МЕТАФИЗИКА ДУХОВ ИНФЕРНАЛЬНЫХ В ТВОРЧЕСТВЕ Н. В. ГОГОЛЯ. Шулевский Николай Борисович

Шулевский Николай Борисович, д.ф.н., профессор,

кафедра философии гуманитарных факультетов,

философский факультет, МГУ имени М.В. Ломоносова,

заместитель главного редактора журнала «Философия хозяйства».

«Враги есть даже там,

где никого нет»

В. Шекспир «Гамлет»

«Хороши красные слова; но лучше их – простые,

если открывают истину. К чему и золотой ключ,

ежели он не отпирает того, что нам нужно отпереть?

Лучше ключ деревянный, если отпирает!»

Н. В. Гоголь

МЕТАФИЗИКА ДУХОВ ИНФЕРНАЛЬНЫХ В ТВОРЧЕСТВЕ Н. В. ГОГОЛЯ

Гоголь – постоянный соавтор, сотворец индивидуальной и коллективной русской жизни, да, наверное, и не только русской, но и человеческой жизни вообще. Через его дух и творения в наше бытие входит нечто таинственное, непостижимое, нечто в нынешние времена неправильное, но столь необходимое, что без чего жизнь человека теряет желание продолжаться. На поверхности гоголевского мира – засилье уродливых обликов, личин, призраков, а в глубине, которой держится и живет эта уродливая поверхностность, сокрыта недоступная нам правда наша русская. Недоступной она оказалась вполне и Гоголю, всей русской литературе классической, недоступной даже вере своей христианской Первого Прихода. А недоступной и непостижимой правда наша русская для того, чтобы доступной была нам хотя бы жизнь отмеренная и неправедная, малые смыслы ее миротворные. Поэтому в поэтическом мире Гоголя важно не только то, что показано, сказано, удостоверено печатью искусства, но и то, что подразумевается, ищется. А такова правда русская, которая страшнее, ужаснее всех уродов гоголевского мира, но которая в то же время возвышенней самого Возвышенного, ибо в ней – последний суд жизни нашей.

«Прозорливец земли русской» – так воспринял Ю. М. Осипов, ведущий мыслитель современной России, Николая Васильевича Гоголя, писателя милостью Божьей, открытого, признанного и благословенного самим А. С. Пушкиным. (Странное и вряд ли случайное сходство его фамилии с фамилией п-русского метафизика и диалектика Гегеля! А о чем опять- таки намекают корневые подобия библейских Гога и Магога с Гоголем?). Слово «прозорливец» загадочно точно, восхитительно и почтительно окунает мысль в мир метафизических смыслов Гоголя, дабы не стать ей жертвой нынешней патофизики плотских страданий и пороков. Духовный статус прозорливца соседствует с пророком, но он ближе к живой борьбе сознания и ума с мировой пошлостью, а потому и уязвимей перед ней. Гоголь – не просто человек и величайший художник, а он представляет собой некую вечную идею России, которая сделала его своим личностным, а в некоторой мере – сакрально ипостасным воплощением.

Изначально Гоголь вовсе не думал о служении искусству; он мечтал, горячо желал служить своему Государю, пробовал себя на стезе университетского профессора. Но властный императив этой идеи распорядился иначе. Поэтому не Гоголь выбрал свой жизненный и духовный удел, а некая неизвестная и поныне Россия избрала его для оглашение неких и поныне еще недоступных целей. Удивительно, как быстро и просто Гоголь вошел в интеллектуальный мир Пушкина и его друзей! Такие встречи замышляются и устраиваются не людьми, промыслом. Пушкин и Лермонтов пели голосом известной России, дав ей подобающие самосознание, гармонии, слово, личностные формы. Какая Россия и что именно она желала высказать гоголевским Словом? Откровение какой реальности дано нам в творчестве Гоголя? Куда мчится Русь-Тройка, сбрасывая с себя очередных самонадеянных кучеров? Кто вместе с Гоголем смотрит на Россию, оценивает ее, изображает ее для того, чтобы в итоге зашифровать в уродливо-жалких, страшных персонажах какое-то вещее послание. До нужных сроков! Что сказал, думал, изобразил Гоголь, мы знаем. Но что объективно сказалось в его творчестве независимо уже от воли автора?^[1]

Постигать феномен Гоголя можно, видимо, только в плане русской традиции: нужно сначала отступать вплоть до Москвы, вплоть до сдачи Москвы, чтобы потом расставить все точки над «i», вернее, чтобы из множества точек составить великое «i» горящего символа русского духа. Итак, сначала – московское отступление, чтобы затем точнее попасть в ту же цель, в которую были направлены поэтические молнии Гоголя.

Уже с древнейших времен человек создал совокупность мифологических, религиозных, художественных, философских и бытовых картин, призванных выразить строй Вселенной. В этих картинах выделяется Тайный мир богов, Внешний мир вещей, людей и Внутренний мир души, сознания, мысли человека. Но во всех культурах выделяется еще один класс существ, которые не вписываются в идеологему «Боги – Мир – Человек». Уже в самые древнейшие времена признавалось, что в воде, земле, воздухе, огне, во всех видимо-природных вещах, живут невидимые тонкие субстанции, которые были названы духами, демонами, призраками и др. Фольклор и мифология всех народов полна сказаний об этих таинственных живых духах.^[2]

Эти тонкие сущности вещей ведут какое-то особое загадочное существование, будучи частично зависимыми от богов, людей и природы, но в целом сохраняющие свой суверенитет. Поэтому наряду с сословиями жрецов, духовенства, интеллигенции, ведающих высшими культами, богами, идеями, всегда было (и есть) и сословие колдунов, знахарей, магов, шаманов, ведающих этими низшими духами и обладающее строгой внутренней специализацией и внешней организацией. Влияние их на жизнь людей колоссальное, но большие, серьезные и практические люди наших дней считают все это несерьезным. С чем, с какого рода реальностью имеет дело это сословие демонов и колдунов? Вопрос прояснит краткая мифологическая справка.

Так, в древнегреческой культуре помимо олимпийских богов во главе с Зевсом, помимо множества богов низшего ранга, помимо мятежных титанов и чудовищ, выделялась группа особых духов: призраков, демонов, ламий, кер, гарпий, горгон, эринний, менад, сирен, гениев и др. Дух, призрак (эйдолон) означал буквально «тень умершего»; эта тень лишена памяти и речи, но после принятия крови, она снова оживает, обретая речь, мысль и помня прошлое. Так, Одиссей в Аиде питает кровью барашка тени умерших и беседует с ними.. Ламии охотятся ночами на спящих детей и мужчин, насылая на них опасные сны. Керы – призраки, ведающие слепотой и безумием, питаются испарениями крови и вздохами умирающих; считают себя детьми ночи и смерти. Гарпии – призраки ветра, «ветреные женщины» в прямом смысле слова, занятые тем, что похищают у людей желания иметь детей. Горгоны – призраки морской пучины, обладающие взором смерти. Эриннии – духи мести, злобы, безумия, охраняющие права мертвых, судят преступные замыслы. Менады – демоны-спутники Диониса, ведают безумием и ядами. Сирены – демоны, заменившие каким-то несчастным музыкой жизнь; и теперь они пытаются избавиться от этого дара, губя своим пением людей, хотя над предначертаниями судьбы они не властны. Гении – положительные демоны, сопровождающие человека от рождения до смерти. (Зачем?).

Общим родовым обозначением всех этих духов для древних греков служило слово «демон».^[3] Демоны означают неопределенные и неоформленные страшные роковые силы, которые не имеют имен, с ними нельзя общаться; действуют они быстро и мгновенно, запуская механизмы человеческих интересов, страстей, воли, наказывая людей за многоречие без мыслей.

Исключительно велика роль духов в Древнем (и современном) Китае. Строго, по чиновничьи упорядоченная картина мироздания в Китае определяется Дао, указующим Путь, на котором вершится Порядок и Закон (Ли). Дао проявляется через противоречивые действия ЯН (свет, небо, жизнь) и ИНЬ (мрак, земля, смерть). Ян действует через добрых духов (шень), а Инь – через злых духов (гуй), которые являются в виде призраков и демонов. Для китайцев, «существование призраков так же несомненно, как и наличие инь, темного начала, а значит, и вечного бытия Дао-Пути, всеобщего миропорядка».ⁱ Духи, исполняющие веления Неба, «называются чжэн или дуань, они существуют и действуют с благословения Дао, и потому деяния их принято называть юнь или мин, участью, судьбой».ⁱⁱ

Но нет порядка и в небесах Китая. «… Есть и бесчисленное множество неправедных призраков, называемых се или инь, которые вредят человеку не с высшего соизволения, но либо просто в силу своей сущности, либо с целью запугать его и тем самым урвать побольше еды и прочих жертв. <…> Мириады призраков самовольно, по собственной прихоти, пренебрегая ли, «принципом, законами Дао», своими деяниями приносят зло и несчастья в мир».ⁱⁱⁱ

Вот тебе бабушка и Дао Дэ Цзин! Дао все наладило, упорядочило, устроило, а тут какие-то се и гуи все переиначивают. От призраков спасенья нет даже под покровом Дао, Неба и Земли. Эти непослушные и незаконные духи и призраки не связаны ни с Дао, ни с Ян, ни с инь, ни с ли, ни с человеком, ни с природой. Они в этом упорядоченном мире не имеют законного и постоянного места; поэтому выявление, изгнание призраков, очищение от них земли и людей – дело не только колдунов, но и всенародное, государственное дело, которое находится под опекой самого императора. Колдуны и ведьмы в Китае сдают квалификационные экзамены, им выдаются государственные лицензии. Есть в Китае и общенациональный герой, Чжун-куй, прославившийся очищением Поднебесной от призраков. От духов и призраков надо защищаться как от душевной пыли, чтобы поддерживать психическое и волевое здоровье населения. Хотя в некотором плане призраки содействуют решению проблем занятости. В Китае десятки миллионов колдунов день и ночь трудятся, обеспечивая метафизическую безопасность населения.

Китайцы убеждены, что, хотя человек и является главным интересом призраков и демонов, но он же является и единственным существом, которое может одолеть их по самой своей природе, ибо он стоит ближе к Дао, чем все духи и призраки – благие и злотворные. Классически образованный человек владеет умом, который соответствуют Дао-Пути и не соответствуют планам призраков. Поэтому «именно ум, который в первую очередь отличает человека от всех прочих существ, признается главным оружием в его борьбе с призраками и их проделками. <…> В принципе, видеть призраков – значит побеждать их».^iv

Общая суть китайских призраков и демонов та же, что и их античных сородичей. Призраки нематериальны, ибо проникают сквозь материальные тела; но они и не идеальны, ибо в нем они погибают, это не их среда; они не субъективны, ибо не имеют памяти и речи, а только звуки глухонемые. Но они обладают какой-то неведомой реальностью, с которой человеку нужно все-таки считаться. Они являются неведомыми причинами, которые имеют серьезные следствия. Это объективный вывод одной из самых сильных и долговечных культур Земли.

Свою уникальность духи, призраки и демоны сохраняют и в мифологически насыщенной культуре Древней и современной Индии. Троица Брахмы, Вишну и Шивы вместе с сонмом подчиненных им богов не охватывают все мироздание, не контролируют подведомственные им территории, на которых своевольно хозяйничают духи-демоны: асуры, ракшасы, пишачи и др. Асуры непрерывно воюют с богами за волшебное дерево Читтапатали, корни которого находятся в подземных владениях асуров, а плоды созревают в небесах богов. Ракшасы представляют собой максимальное уродство; они состоят из одного огромного живота с одним глазом, головой, разделенной пополам пастью. Пишачи питаются злобой, ненавистью, болезнями, вонью, страданиями человека, толкая его на те дела и мысли, которые приносят эти цветы зла. Общая суть древнеиндийских призраков и демонов та же, что и у их собратьев в других регионах планеты: они – носители ничейных сил, энергий, целей, знаний. Духи и призраки – это мир, вещи и люди, находящиеся вне Бога и существующие без Бога.

Призраки и демоны являются некоей неформальной связующей константой всей арабской культуры. Здесь они именуются джиннами. Джинны – неперсонифицированные существа, чаще всего злые духи еще из доисламской эпохи. Вначале они почитались наравне с Аллахом: «И устроили они родство между Ним и джиннами, а знают джинны, что они будут собранны» (Коран, 37, 158). Но в исламской традиции джиннов уже сотворил сам Аллах из бездымного огня, дал им огненно-воздушные тела, наделил их разумом. Часть джиннов осталась верной Мухаммаду. Часть пошла за Иблисом-дьяволом: «И вот мы сказали ангелам: «Поклонитесь Адаму!» И поклонились они, кроме Иблиса. Был он из джиннов и совратился с пути Господа своего» (Коран, 18, 50). Джинны, как и другие демоны, способны приобретать любые формы, проникать к людям и даже к Аллаху, являясь хранителями некоей тайны мироздания. Поэтому подчинение джиннов воле человека составляет одну из проблем всей мусульманской эзотерической традиции. Но общий онтологический статус джиннов и поныне остается неопределенным. «В исламе, как в греко-римской философии, иудаизме и христианстве отношения между различными родами духов расплывчаты»^v.

Даже лучшие исследователи и знатоки античной культуры затрудняются определить хотя бы мифологический статус демонов, не говоря уже об их онтологической сути. А. Ф. Лосев считает демонов неоформленными божественными силами. В то же время он утверждает, что «демоны мыслятся также низшими божествами, посредниками между богами и людьми»; но демоны суть и сверхъестественные персонажи, «которые не являются богами и занимают в сравнении с богами низшее место в иерархии…» Наконец, «в более узком и точном смысле демоны – злые духи»^vi

Итак, демоны и божественные силы, и низшие божества, и духи, и вовсе не боги. Кто же они на самом деле и какова их роль в мироздании и в человеческой жизни? А. Ф. Лосев в итоге вместе с другими исследователями видит в призраках и демонах «моментальный преанимизм», «богов данного мгновения».^vii Ой, вряд ли? Сколько же тогда потребуется демонов и призраков, чтобы прикрыть все мгновения и моменты? Скорее всего, демоны ткут из мгновений свое время для своего будущего царствования.

Парацельс называл духов земли, воды, воздуха и огня гномами, ундинами, сильфами и саламандрами. Он считал их человекоподобными существами, имеющими свой мир за пределами грубой материи; но этот мир недоступен большинству людей вследствие неразвитости их ума и переразвитости чувства алчности. Пытаясь постичь суть этих феноменов, Парацельс выделял в них две телесные формы. Первую телесность в виде чувственно воспринимаемых материальных форм они унаследовали от Адама. Вторую, тонкую телесность, сближающую их с умом человека, они получили от божественных сил Творца. Они образуют класс существ, обладающих нетелесной материей и телесным духом; в них различение материи и духа уже есть, но ещё не стало разделением. В них воплощаются и фиксируются преходящие состояния тел и душ. ^viii

Эти существа, не имеющие божественного статуса, историки относят к разряду самых низших уровней самого низшего из всех миров. Так как они постоянно вмешиваются в человеческую жизнь, то они имеют даже главенствующее значение над богами, действующими лишь в эпохи миротворения. В ритуальном аспекте демоны и духи не связаны с общеплеменными и общегосударственными культами, а имеют свою замкнутую систему ритуальных и магических обрядов.

Итак, демоны и призраки в античной культуре выступают как неопределенные и неоформленные силы судьбы, небытия, обретающие свою определенность лишь в контактах с формами Космоса. Эти силы не созданы ни богами, ни человеком, ни природой, ни сознанием, ни титанами, ни чудовищами, а существуют сами по себе. Позже мифологическое мышление попыталось подыскать им приемных родителей. Но их исконная безродность все же полностью не исчезала. Демоны вездесущи, проникая без виз в миры богов, людей, вещей, мыслей. Но они никого не могут полностью подчинить своей власти. Поэтому все беды людей не от демонов, а от ослепления своей алчностью, своей самоуверенностью, которую демоны лишь используют в своих целях. Но и демонов тоже никто не может целиком захомутать. Даже Зевс не имеет абсолютной власти над ними. Так вопрос о жизни и смерти людей решает не Главный Олимпиец, а его административный аппарат, состоящий из служебных демонов, вернее, демонниц-Мойр (Клото, Лахесис, Атропос). В них действует Великое Неизвестное.

Вначале демоны были нравственно амбивалентными силами, хотя в сторону зла их кренило весьма основательно. Они выполняли важную «грязную работу» в Космосе, освобождая высших богов от ответственности за зло в мире. Позже демоны были частично включены в состав олимпийских обывателей, частично они сохранили свою дикую вольность в массовом сознании трудового люда.

Христианство существенно углубило представления о зле, сделав человека его равноправным и равноценным соучастником, носителем и деятелем; оно значительно расширило демоническую номенклатуру духов-призраков. Основными носителями зла в христианстве являются демоны, павшие – а вернее, восставшие – ангелы во главе с Люцифером. Но в этом взгляде есть коварная неточность: не совсем верно называть демонов падшими ангелами, ибо они никогда и никуда не падали в смысле существенного изменения своей природы. Они всегда были и остаются верными кодексу своей призрачности в небытии, куда Творец их сбросил после их абсурдного бунта на небесах. Демоны отчасти находятся в самых тонких слоях материи, питаясь энергиями ее страданий и наслаждений; отчасти они обитают в самых грубых и деградировавших слоях сознания, питаясь энергиями его богохульства, мыслехульства, бытохульства. Демонам в силу их универсальной артистической природы удалось каким-то образом войти в доверие к Творцу и даже получить чины заслуженных и знатных ангелов. Но первое же божье испытание выявило их подлинную неопределенно-предательскую натуру. Призраки и демоны по самой своей сути предатели, ибо у них нет постоянного закона вечности; поэтому они обречены на неопределенность, т. е. на беспринципность.

Падших ангелов более точно называть бесами. От своего ангельского прошлого удалось сохранить элементы сверхчеловеческого знания: они слабо связаны условиями пространства и времени, могут в известной мере влиять на природные стихии, проникать в души людей, незаметно вкладывая в их мысли свои замыслы и др. Но все эти свои умения они поставили на службу злу; поэтому они являются незаменимыми инициаторами и помощниками людей в свершении злых дел. Сами же они уверяют весь мир, что они несозданные духи, существовавшие раньше Бога.

Но в средневековом фольклоре сохранялся еще, помимо падших ангелов (бесов), и пестрый сонм местных, региональных духов: эльфы, гномы, кобольды, карлики, тролли, вампиры, оборотни и др. «Полевыми командирами» у них были более опытные демоны язычества. Сохранение в качестве самостоятельных факторов демонических сил мира – наряду с Богом, природой, церковью, богатством, государством – косвенно свидетельствует о том, что все эти институциональные органы не могли гарантировать человеку спасение, не могли избавить его от страха исчезновения.

Бог свободен, но не в выборе зла; дьявол свободен, но не в выборе добра. Человек оказывается самым свободным существом мира, произвольно выбирающим добро и порок, изобретающим различные ритуальные и колдовские формы защиты от зла. С помощью ума и смекалки он все равно может одолеть всех демонов и бесов.

Имеется и точка зрения, согласно которой демонические силы, выделяют, ограждают некую нейтральную сферу (между небом и землей), изучение которой стало одной из предпосылок возникновения научно-технических изобретений.^[4] У Дж. Б. Рассела есть на этот счет интересное наблюдение: «В раннем Средневековье <…> существовало убеждение, что между божественными чудесами и демоническими соблазнами есть поле морально нейтральной естественной магии. Естественная магия технологична: посыпать поля магическим порошком – это почти то же самое, что вносить в почву химические удобрения».^ix Только автор здесь немного «перехимичил»: нейтральное поле «естественной магии» находится не между божественным и демоническим, а внутри чудовищных тягот хозяйственной жизни того времени. И ослабить, облегчить эти тяготы, не рухнуть под их грузом, позволило именно божественное начало человека, которое содержало в себе перспективу создания искусственных устройств, механизмов, технологий. Другое дело, что в руках грешного человека эти орудия облегчения жизни стали в то же время орудиями умножения и утяжеления греха.

Этнография называет эти древние представления о духовных аспектах вещей анимизмом, некоей проекцией антропоморфизма на внешний мир, совершаемой «дикарями-философами» (выражение Э.Б. Тейлора!), не прошедшими выучки в европейских университетах. Однако для древних греков этот анимизм служил целостной методологией, которая искала в вещах не только их скрытые причины, но и действия их тонких сил. Сократ, Платон, Демокрит, Плотин, Ямвлих, да почти все древнегреческие философы, ученые, создатели культуры открыто признавали наличие в вещах духов-демонов, открыто, хотя и безотчетно, сотрудничали с ними. Ярчайшим примером непонимания сути демонов служит обращение с ними Сократа.

Для современного прагматического и скептического сознания признание невидимых разумных и активных стихий мира кажется невероятным и нелепым, хотя в черный анимизм бессознательного с его тенями и комплексами эти же прагматические скептики верят как в права человека. Но все же лучше ошибаться в ценностях Великого анимизма вместе с Сократом, Демокритом и Платоном, чем быть правым вместе с его великими отрицателями и нигилистами. Ведь, помимо всего прочего, этот анимизм выполнял важнейшую социальную функцию, охраняя природу от человеческой алчности, сдерживал разрушительные желания её покорителей, ибо каждый человек знал, что любую безмерность демоны не оставят без мести. Хотя в отношении к человеку у них есть и самостоятельный замысел упрямый, смертотворный.

Все древние народы, античная натурфилософия, сходились в том, что надлежащей защитой от демонов и духов является понимающий разум, нацеленный на истину. В таком разуме нет помещения для иных сил, даже духов; такой разум суть крепость, овладеть которой они могут лишь с согласия хозяина или в случае его душевных заболеваний. Но тогда в игру вступают колдуны, знахари, шаманы, поверенные людей в делах с этими неизвестными силами. Овладеть человеком они могут лишь тогда, когда сам человек умственно и душевно опускается ниже их уровня. Но твердая воля, рефлексия и самосознание человека им неподвластно.

Духи и призраки – это один из способов проникновения небытия в бытие, орудие захвата бытия небытием; это – какое-то наличие небытия и какое-то отсутствие бытия. Призраки восполняют убыль бытия, свидетельствуя о прибылях небытия. Классическая философия не оставила без внимания этот мир духов и призраков. Так Платон выделил для них мир теней, особую посюстороннюю и потустороннюю реальность самого низшего порядка, вовсе не считая их чисто субъективными, психическими фантомами. Мир теней хотя и иллюзорен, но вполне реален.

Платон понимал, что призраки онтологически ничтожны, будучи зависимыми и производными от «тонкой», небытийной, материи и от грубого, «пещерного» сознания. Но как род особой – провоцирующей – причинности они весьма опасны для сознания вообще и художественного – в частности. Призраки «заражают» сознание хаосом, разрушая, подобно компьютерным вирусам, его самогармонизирующиеся силы; их цель – заменить сознание тенями, вернее, тени объявить настоящим сознанием, а слепоту сделать высшим эталоном зрячести. Поэтому Платон счел в целях необходимой самообороны от призраков дать им право на полное самоопределение вплоть до создания суверенного царства теней. Постоянную же связь с этим царством поддерживает группа ночных жрецов-стражей. Позже эту традицию творчески продолжил доктор Фауст, расчетливо–опрометчиво полагающий, что с этими тварями можно о чем-то серьезно договориться.

Бэкон считал, что «с таким же правом можно исследовать в естественной теологии природу демонов, как в естествознании природу ядов, или природу пороков»^x. Но он сомневался, что о них можно создать науку типа физики или математики. «И если уж говорить правду, то учение об идолах невозможно превратить в науку и единственным средством от их пагубных воздействий на ум является некая благородная мудрость»^xi. Интересно, что призраки Бэкон сравнивает с ядами и пороками, а защиту от них видит даже не просто в философии-учении, не в созданном им псевдоиндуктивном методе, а в «благородной мудрости», т. е. в метафизике. Великолепна и его естественная (!) теология, изучающая демонов как разновидность реальных духовных ядов. Да, кстати, для Бэкона и сам Рынок! тоже является родом коллективного призрака, которому люди служат как идолу.

В поэме «Потерянный рай» Джон Мильтон показал, что духи и призраки связаны с неудачным творчеством самой природы. Вот тогда и появляется «то, что Природой не завершено. // И создано нескладно: недоноски; // Ублюдки и уродцы на Земле // Излишние, слетаются сюда. // И своего уничтоженья ждут, // Бродя бесцельно здесь…».^xii Плодами бездушного творчества природы являются уроды и уродцы, отклоняющиеся от меры в сторону гигантизма, карликизма, тучности, эфемерности и т. д., вплоть до превращения в призраки. История повествует нам об исчезнувших гигантских растениях, животных, людях и др. (Правда остается загадкой, почему же уроды- сверхмерки исчезают, а уродцы-недомерки сохраняются?). Эти уроды уже и есть призраки, но не в силу своей бестелесности, а в силу своей безразмерности, аномальности и антибытийности. Исторически они как класс вроде бы исчезли, но вот память о них сознание и материя хранят в своих трущобах уже не по причине их аномальности, а по причине их опасности для духовной жизни. Духи и призраки – это живые следы тупиков эволюции, ее отрицательные мутанты. Природа не приемлет их как еще недоделанных, а сознание отвергает их как уже сделанную неисправимость.

В пренеприятнейшую историю с духами вляпался сам И. Кант по причине своего рационалистического высокомерия. Кант учил, что причину, субстанцию и другие категории рассудка не следуют ни из опыта, они не коренятся в субъекте, не врожденные, не от Бога. Они просто даны рассудку в его рефлексивном опыте самопознания. Хорошо! Но ведь и Э. Сведенборг полагал, что духовидение ему дано тоже априорно, как и Канту, независимо от опыта, разума, субъекта. И Канту пришлось в отдельном сочинении «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики» долго и запутанно объясняться с «безобразными и нелепыми призраками» Сведенборга:: «Скажу… без околичностей, что я не понимаю никаких шуток во всех подобных обидных сопоставлениях и заявляю, что либо в произведениях Сведенборга гораздо больше ума и правды, чем это могло показаться с первого взгляда, либо же он случайно сходится с моей системой…».^xiii Такие совпадение случайными не бывают!

Кант И. Сочинения в 6 томах. Т. 2. М., 1964, с. 339.

В метафизике Р. Генона развито представление о том, что взаимодействия между материей и сознанием опосредуются тонко вещественными и грубо психическими состояниями бытия. А что же это такое? Да духи, призраки, демоны. Спиритуалисты правы, полагая, что имеется особый мир духов. Но они ошибаются, полагая, что это они ими занимаются и повелевают ими. Наоборот: духи и призраки занимаются ими в силу отсутствия у спиритуалистов собственного духа.

Духи и призраки – как и ложь – ускользают от вещественных определений материи и категориальных определений разума, от образных изображений искусства и ритуальных повелений религий, от бессубъектных наставлений морали и от сверхсубъектных постановлений государства. Помимо бытия вещественно-видимого и невидимого, есть чувственно-видимые и невидимые формы сознания и мысли. Но есть еще и сфера посреднических духов-призраков, коренящихся в глубинах видимого сознания и невещественного бытия.

Призраки и демоны суть промежуточные состояния идеального и вещественного, сочетая в себе тонкие материи и грубое, аффективно-психическое сознание. Все призраки суть тонкие «психи», т. е. психологи без души и рефлексии. Поэтому специфику призраков следует искать в магнетически тонких и вещественных состояниях материи, а не во взаимоотношениях бытия и сознания. Сюда они приходят уже «готовыми» и обученными к исполнению своих черных обязанностей.

С момента вхождение грешного человечества в историческую живодерню люди сразу же почувствовали особую, неопределенную власть и опасность, которые исходят от духов. Затем люди заметили, даже поняли и осознали, что, помимо Бога, помимо чувственно воспринимаемого Данного мира, есть еще мир околореалий, невидимый для чувств, но то ли При-данный для чего-то человеку, то ли человек Придан этому миру в качестве какого-то снадобья. И этот мир властно заявляет о себе колдовством, шаманством, магией, посредством сознания и ума, деформированных наркотическими, отравляющими и алкогольными веществами, психотравматическими ритуалами, психогенной информационной средой. И человек с первых дней своего исторического бытия понял, что мало-мальски полное и адекватное описание, понимание мира, вещей, людей, души требует учета реалий этого невидимого мира, соблюдения каких-то неписанных его императивов, обретения навыков безопасного обращения с ним.

Эти духи активизируются в эсхатологические времена, когда об их инертную анонимность и симуляцию разбиваются все сознательные теории, рациональные проекты, иррациональные откровения религий, волшебная мощь искусства, когда люди окончательно теряют смысл сущего, жизни, смерти. В этот миг спиритуализм духов и материализм насилия отмечают свой момент лжи. Темная эпоха людей становится золотым веком для уродов и уродства. Всему свое время: время рожать уродов и время отчитываться перед ними – кто и зачем их производит на свет? У человека нет ответов на этот вопрос. Видимо, Провидение тоже в большом затруднении, поэтому оно дает им какую-то компенсацию: коль скоро вам не удалось стать нормальными субстанциями, то зато вы можете стать нормальными, полноценными, невидимыми духами, призраками и демонами. Провидение разменяло видимое уродство на невидимую призрачность.

Печально, что Провидение избрало Землю как место, в котором собирается вселенское уродство в его видимых и невидимых призрачных обликах. Что значит для человека это знамение времени, предопределенное Провидением?

Полностью изгнать духов-призраков из человеческого бытия невозможно, как невозможно полностью изгнать незнание, ибо духи есть и объективация небытия, незнания в сознании и разуме. Но не давать духам «работы» на уже завоеванных землях разума и самосознания – священный долг философии и любого мыслящего существа. Изучать духов, противостоять им во всех их проявлениях в бытии и сознании должна не только философская, но и художественная метафизика.

Тайна воздействия невидимого мира на человека беспокоили людей с древнейших времен. В материальной жизни человека понятно все, вернее, понятно то, из каких элементов она состоит, но непонятен способ их взаимодействия. Человек, испытывая жажду, находит воду и удовлетворяет свое телесное желание. Человек желает изготовить какой-либо материальный предмет, скажем, стул. Идеальный образ стула опосредует его создание, но сам остается непостижимой сущностью. То же происходит и с созданием сложнейших изделий, например, «умных бомб», с помощью которых США вразумляют «неразумных людей».

Но можно ли таким же способом создавать произведения искусства, идеи, научные гипотезы, вообще – духовно-идеальные творения? Очевидно, что телесных желаний, материальных средств, умений недостаточно; в созидание должна вмешаться внешняя, сверхчеловеческая сила, дарующая человеку дополнительную энергию, называемую вдохновением, откровением. Эта сила должна быть родственной с умом и сознанием человека, дабы он мог принять ее блага; но она должна превосходить их своей продуктивной мощью и неисчерпаемостью. Ясно, что телесные желания человека не могут воспринимать эту бесконечную продуктивность в силу своей конечности. Наипрекраснейшая почва, наилучшие семена и условия ничего не могут породить без животворящего солнечного луча. Это условие в еще большей мере значимо и для духовной жизни.

Поэтому с древнейших времен люди четко различали (и даже противопоставляли) телесные и духовно-идеальные творения вещей и людей. Продуктивной силой, прямо или косвенно созидающей образы, мысли, идеи, искусство, законы, язык, символы, знаки, обычаи люди считали богов, судьбу, муз, космическое Благо, частично даже демонов. Свое завершение этот взгляд на суть и источники духовных творений нашел в христианском Откровении, которое бескомпромиссно утверждает, что первоистоком всех духовных творений человека является Истина, Правда Святого Духа. И не только духовных, но и материальных творений, если они только служат идеальному, а не пытаются поставить его себе на службу.

Мысли, идеи, культура инициируются и рождаются не телесными желаниями, а идеальными силами вечности, которые посредством этих желаний открываются в формах культуры, преображая телесные влечения человека в духовные силы. Идеальные силы вечности проектируют «биологию» человека, хранят и поддерживают ее, если она служит своему целевому назначению.

Все эти представления о духах, призраках, демонах, бесах проще всего было бы с самого начала, не вдаваясь в подробности, отбросить как бессмысленные, вульгарные, суеверные плоды больной фантазии, как проявления распада психики, как уже давно одоленное теорией относительности «суеверие». Но есть тут одна «заковыка».

Мы то можем произвольно отбросить эти духи как плоды суеверия, но они-то нас не отбросят, ибо наше непонимание служит источником их питания и бытования. Эти духи служат ключом к раскрытию, развязыванию и к пониманию многих узлов исторических событий, завязанные призраками и демонами и до сих пор находящиеся под их контролем. И развязать эти узлы без понимания демонических сил невозможно; возможно лишь завязывание новых.

Поэтому мудрее вскрыть за этими необычными, абсурдными, несоизмеримыми представлениями, элементы Единой Истины, вынужденной в условиях Кали-юги выражаться в таких инфернальных и экзотических нарядах метафизики. Духи, демоны, призраки – это носители «предмыслия» и «послемыслия», «предчувствия» и «послечувствия». Не все Желающее может сдать бытийный экзамен и стать мыслью, сознанием и даже бессознательным; много званных, но мало избранных. Но не всякая мысль, не всякое сознание и не всякое бессознательное может сдать экзамен для прохода в чистилище вечности.

Есть некая реальность, некая общая субстанция, некая ноосфера (Солярис), из которого рождаются мысли и образы сознания и в которую они, отслужив свое время, возвращаются. И об этой реальности сигнализируют нам призраки, духи, демоны и другие незаконные дети универсума. Эти неопределенные, неопределяемые и незаконные чада универсума в бытийном плане независимы от материи, но питаются присущими ей наслаждениями; они обладают свободой и универсальностью сознания и мысли, но им недоступны логичность разума и самосознание; эти силы не сущности, не явления, не числа и от меры всячески ускользают; они не бессознательные желания, ибо они действуют и посредством сознания, и посредством бессознательного, и посредством материальных энергий. Кто или что они? Этот вопрос совпадает отчасти с вопросом о том, кто есть Гоголь?

II

Гоголь – основатель русской метафизики

Полноценное описание, изучение, не говоря уже о понимании, реальности, да что там понимание, уже простое установление того, что именно есть реальность требует учета и признания ее пограничных, темных, антиреальных аспектов, в которых проглядывают миры иные (ненашие), их «пятые колонны». Этот логический императив появился вместе с сознанием, мыслью и умом, которые уже самим фактом своего бытийстводелания требуют различать реальное и идеальное, реальное и ирреальное, иллюзорное, паразитическое, фиктивное, симулятивное, имитативное, кажущееся, видимое, псевдореальное, мнимое, ничтожное и небытийное.

Особенно мощным атакам сил мрака, пошлости и вульгаризации подвергается именно сакральный феномен идеального.^[5]

В сакрально-онтологическом плане идеальное вовсе не нужно нашему миру торжествующей материи и плоти. Это особенно проявляется в пошло негативном отношении людей к идеальным ценностям. Говорят: «Это-де только мысль, выдумка, проект, идеал, идея, а не реальное дело, не реальная вещь!». При этом не замечается, что как раз гибнет, разрушается именно все материальное, вещественное, а не идеальное, которое неуничтожимо. Социализм как материя упал, а как идеал – стоит; и на идеал этот даже опираются падающие экономические реалии капитала. Не замечается и чудовищная патологическая самопротиворечивость обыденного сознания, высмеивающего идеальное, и в то же время признающего высшую ценность только таких материальных вещей, такой плоти, которые близки к своим идеальным образцам, эталонам, определяющим меру их же материальной и плотской пригодности.

Идеальное по сути есть предел материального в его устремленности к своему завершению. Если, например, вода не стремиться стать идеальной величиной – Н2О, то она вообще испарится, исчезнет в пустоте. Н2О – главный гарант бытия и сохранности воды, ибо даже если материальная вода напрочь исчезнет, то из идеальной крипто формулы Н2О вновь возродиться сия жизнетворная жидкость. Идеальное содержит в себе предел и максимум реальности, бытия, а реальность – минимум идеального и максимум ничто. Идеальное – феномен Иного, а Иное в нем обретает бытие. С одной стороны, идеальное – ничто перед миром материи и плоти, а с другой…с другой, оно перед этим же миром – Все. Идеальное может стать даже субъективностью человека, его вторым (лунным) центром. Но всегда идеальное – оригинал из вечности, а реальность – копия для временного бытия и пользования.

Но сказанное выражает лишь часть истины. Полная истина гласит, что идеальное – это все и перед ничто, перед бездной пустоты, отсутствия, мрака и безвидности. Каким образом? Дело в том, что идеальное – это реалия и состояние догреховного мира, реалия, уцелевшая в катастрофе греха и сохраняющая свое царское и властное достоинство в падшем мире, где владычествует смерть. Если бы райское и греховное, совершенное и поврежденное были разделены абсолютно непроницаемой стеной, если бы совершенные и райские качества не прорывались бы в мир больных, уродливых и поврежденных творений, то творения эти так никогда бы и не узнали о своем преступлении, о том, что они в нем потеряли, и за что им нужно бороться, чему стоит посвятить свое ничтожное бытие. Именно поэтому идеальное – творящая субстанция (исходная точка) мира, его первопричина, его умопостигаемые невидимые отношение, законы, функции и гармонии, его путь и цель, его смысл и совершенство накануне его спасительного преображения в вечность.

Сказанное подтверждается даже ползучим змеиным эмпиризмом. Так, в идеальном возможно все, но это все становится позитивом, ибо негативное в нем не имеет средств, становясь условием умножением добра и света. В идеальном не действуют законы пространственного и временного разделения, блаженство не знает последствий, а страдания лишь разнообразят жизнь, придавая ей пряность и остроту, отгоняя скуку. В идеальном смерть становится разновидностью сна, в котором решаются проблемы сохранения самой… смерти.

Идеальное, да, да, идеальное, а не что-либо другое, правит нашим грешным, падшим и саморазлагающимся миром, который-то пока и существует лишь по неведомой нам благодати, т. е идеальности Творца. И правит идеальное не только в качестве и в облике мифов, Богов, чисел, законов, учений, наук и теорий, истины, мудрости, справедливости, красоты и добра, хотя все эти миротворные силы властвуют именно посредством своей идеальности. Идеальное правит даже посредством стоимости и денег, хотя их собственники даже не подозревают о причине чудовищной мощи денег, которая коренится именно в их идеальности. САМ Маркс на скрижалях своего «Капитала» записал: «Цена и стоимость суть идеальные»

Идеальное создало свой особый мир, который не совпадает с материальным бытием, с субъективным и с субъектным миром человека, хотя и связан, взаимодействует с ними, бескорыстно поддерживает их. Впервые философски осознал и опредметил этот мир Платон в своем учении об идеях и совершенном государстве. Логос, Нус, числа, идеи, науки, искусства, мораль, язык, теории, учения, мифы являются гражданами этого вечного мира. Даже виртуальность вышла из этого мира, основав свой малый технополис, который без смысловой подпитки идеальными энергиями быстро превратится в сырье и металлолом.

Сакрально миротворная роль идеального возбуждает вокруг него страсти инфернальные, стремления монополизировать идеальное, симулировать, имитировать его, подменить его виртуальными суррогатами, использовать его как средство умножения чисто искусственной материи. Поскольку лишь идеальное является оригиналом, то все копии стремятся заслонить его и самим стать оригиналом. Для Евы как божьего образа и подобия рай вовсе не был совершенным, идеальным местом, ибо в нем она не могла предстать себя в качестве полноценного бытийного оригинала; вот пришлось ей проявить свою оригинал-ьность в признании брюхато материального змия и в отрицании идеального (рая); таким образом искомая оригинальность была обретена в грехе, в невежественном, завистливом и бабьем отрицании идеальности и совершенства «Другого».

В христианском миропонимании падшие ангелы ушли дальше других по пути превращения в копии, забывая качества исходного своего оригинала, становясь демонами и бесами, которые стремятся решить неразрешимую теорему – как из жизнеподобных мертвых копий стать плодотворящими оригиналами, как сакральный первосвет бытия заменить искусственным фиолетом ничто, как взбудораженной, взвинченной, одержимой субъективностью заменить творящий покой ума и души, как даже копии заменить их виртуальными негативами. Термин «негатив» из фотодела очень точно обозначает субъектную, деятельную суть демонического начала мира.

Но в любом случае христианское миропонимание настойчиво и убедительно доказывает, что без демонов в мире не было бы столь трагических, столь возвышенных событий, не было бы и великих героев, святых, да и просто людей, умеющих держать нормальный христианский строй жизни. Да и Спаситель был бы не нужным, ибо некого и не от чего было бы спасать.

Встает вопрос: «А почему же Творец окончательно не устранил из мира хотя бы духов злобы поднебесной? Видимо, без них человек не смог бы узнать сакрально идеальную природу своего ума и сознания, их божественный смысл. Да, они бывают опасны, вредны, ибо поражают вирусами бессознательного главным образом сознание и мысль человека, который далее уже по своей воле с тупой радостью и с идиотским блаженством идет к своей погибели. Но эти же духи и свидетельствуют о своей хантологоии и гнусеологии, побуждая мысль человека изучать и знать замыслы, средства зла. Наверное, Творец учредил Ссудный день и для того, чтобы все копии, подделки, симуляции отделить от оригиналов и отправить на периферию мира.

Такой маленький ссудный часок должен сопровождать человека в каждый миг его земной жизни. Об этом говорит апостол Иоанн в чудном научном правиле «буравчика»: «Возлюбленные! Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они…» (Иоан. 4.1.) Не всякому духу нужно верить, но и не всякого духа нужно отвергать, а нужно испытывать, буравить этих духов, откудова они идут и куда они нас ведут.^[6] Фактически, это правило различения духов есть цельная методология сохранения ума и сознания, как высших идеальных сил, связующих человека с миром горним. В то же время это и принцип безопасности ума и сознания. Если человек различает ядущее на приемлемое и опасное для жизни, то сколь важнее такое различение применительно к уму и сознанию! Но именно это искусство и наука фундаментального различение благих и злотворных духов, ангелически-идеального и демонически-материального стали и останутся до скончания века сего основной причиной патологической злобы и ненависти против христианства. Демоны немало потрудились, чтобы мир, как и многие люди, видели причину болезней в приходе врача, а не в этих маленьких незаметных тварях. Поэтому без учета этих демонических, призрачных аспектов реальности, без учета деяний ее духов, многое в личной, исторической, социальной и культурной жизни человека останется незамеченным, многое непонятным, а некоторые события просто окажутся невозможными, хотя они и свершились и вершатся.

Ну, какие причины объяснять, почему Генсек КПСС, имея высший в мире политический статус, высшую власть, которая свободно распоряжалась массой выдающихся талантов и умов, которые не только в космосе побывали, но и на другие планеты собирались слетать, готовились бросить вызов смерти, почему этот Генсек во главе шайки криминальных авантюристов разрушает государство, страну, а сам становится Главпицагентом в России? Сочетанием всевозможных причин, субъективизмом власти, подрывными действиями зарубежных спецслужб эта геополитическая катастрофа всего человечества необъяснима. Но эта материальная, духовная, логическая, государственная невозможность, будучи самой невозможной из всех невозможностей, все же произошла.

Значит, в этой репетиции апокалипсиса приняли активное участие и неведомые нам деструктивные силы, которые материалистическая, идеалистическая, позитивистская, прагматистская и военная оптика не видит, не признает, всерьез не принимает даже после того, как эти силы расправились с носителями данного самонадеянного в своей ослепленности позитивного духа. Мефисто, Воланд и К˚ – это не просто художественные образы зла, не только вымышленные литературные персонажи, а живые и реальные инфернальные деятели, принимающие самое активное и дерзкое участие в деформациях социальной жизни, придавая ей конспирологические и глумливо-издевательские формы, которые без утонченной метафизики ума и ничто исследовать невозможно.

Конспирологическая метафизика органично присуща христианству, ибо первым и самым совершенным в мире конспиратором и конспирологом является именно змий лукавый. Поэтому Христос учил своих приверженцев: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мат. 10. 16.). Что это за мудрость змеиная, дьявольская, которую в совершенстве должны знать христиане? Очевидно, что эта мудрость предполагает знание творчества Гоголя, «Поэмы о Великом Инквизиторе», «Мастера и Маргариты». Против кого и как ее употреблять? О, здесь нужно учиться метафизическому искусству различения духов, чему собственно и посвящены творчество и жизнь Н. В. Гоголя.

Змеиная мудрость нужна именно для того, чтобы защищать жизнь от змеев в шкуре научной, ибо в науках нет ответа на вопрос о том, зачем миру нужны люди, существа, этот мир разоряющие. Ведь без знания дьявола человеку на земле не выкрутиться из заколдованной жизни, ибо искоренить дьявольское в самом человеке без знания мудрости змеиной невозможно.

Наука только обещает, что людей и мир спасет ум, хитрость, изворотливость, изобретательность человека. Возможно, но кто сохранит эти способности человека, кто спасет их от саморазрушения? Нобели с этой задачей не справляются. Значит, даже христианину нужно постоянно совершенствоваться в искусстве различения духов, дабы змий с помощью науки демонической не погубил его. Христос прекрасно знал, что легионеры змеиные в некоторых вещах (в делах порчи, разрушения и гибели) разбираются лучше людей, точнее предвидят и знают грядущее. Один бес и бесноватый, встретив Христа, завопил, зачем ты о Господи мучишь меня прежде времени. Кстати, князь тьмы и сотрудники его первыми, еще до людей, узнали в Христе Сына Божьего, что, однако, лишь ухудшило земную и инфернальную участь людей и грязевых князей. Жуткие пророчества инфернальные хорошо запрятаны в фактуре романа «Мастер и Маргарита». Предсказана даже страшная и скорая участь самой Москвы.^[7] Не предсказана, правда, лишь участь самих предсказателей!

Кстати, философия и наука давно подружились с демоническим миром, сделав его чуть ли не соавтором своих теорий. Известны демон Сократа, демон Лапласа, демон Декарта, демон Максвелла, демон Юнга, демон Гейзенберга, демон Борна, демоны постмодернизма. Почему именно демоны избраны учеными в качестве научных консультантов, а не ангелы, которые ведь обладают большими знаниями, чем падшие бесы?

Сегодня эти духи и призраки обрели информационно-технологическую, телетехническую базу для самовоспроизводства себя в бесконечных объемах. Сегодня они могут весь мир во всем его разнообразии превратить в тускло унылый однообразный двухмерный пещерный мир духов и призраков экранов. СМИ стали сегодня основным оружием той грозной силы (грозной не самой по себе, а в силу непризнания ее опасности), нашествие которой впервые заметил Н. В. Гоголь.^[8] И они будут принуждать все телесное, идеальное и трехмерное жить по законам призрачности, двухмерности и бесплотности, стремясь создать новый тип двухмерной антицивилизации, в которой инфернальные паразиты, безжизненные копии и демоны будут всячески утверждать свой двухмерный строй, превратив все живое в своих доноров.

Н. В. Гоголь открыл и довел до конспирологической ясности факт всеясветной важности: не получаются у духов нормальные контакты с обычными людьми. Перед человеком бессилен и дьявол, который все же не знает, не понимает человека, и не умеет ему помочь хоть в чем- то. Ну, погубил невинных демон в «Страшной мести», напакостил художнику, сотворил нос, живущий без человека, покуражился в облике Хлестакова, поерничал в качестве сумасшедшего, посиропничал в облике подленького и патологически трусливого Чичикова, а что дальше-то делать человеку? Как уйти от кошмарной скуки? Дьявол оставляет человека с дико бессмысленными вопросами: «Зачем, жить, творить, зачем вообще занимать место в бытии? Служить дьяволу? Да зачем ему-то эти жалкие и слабые люди, если его штат и без них уже укомплектован профессионалами инфернальных дел высшего класса? Ведь даже Сын Божий своей жертвой не смог изменить людскую природу, а что может сделать с ней изменник и бунтовщик». Все, чему дьявол учит людей, они умеют сами делать получше всех дьяволов. Наверное, в грехах современные люди разбираются уже лучше дьявола и могут даже повысить его квалификацию. Дьявол – всего лишь падший лидер падших ангелов, а люди, хотя и проклятьем заклейменные, не только падают, но иногда удается им и подняться, и свет увидеть, чтобы затем снова пасть ниже дьявола.

Дальше других стран по пути демонизации бытия, подчинения жизни двухмерному уродству продвинулись США и Европа. Россия тоже пытается как-то пристроиться к этому инфернальному шествию, но уж очень Россия дискомфортная страна для этих новых двухмерных господ мира, которые до сих пор не могут успокоиться, ибо не знают, какую кашу Россия для них уже приготовила и хранит в своем смысловом чреве, а какую может еще приготовить. Но даже США и Европа все же не желают идти путем превращения в двухмерных атлантоидов. Все-таки хозяйственная, культурная и антропологическая реальность в них еще осталась, молча и ожесточенно сопротивляясь нашествию финансовых, сексуальных и психоидных вампиров.^[9] Поэтому понадобился и глобальный кризис, призванный сломать стихийное, несознаваемое христианское сопротивление антихристовым легионам экранов. Но поскольку реальная власть все еще отчасти остается у христианских людей, то легионеры могут сымпровизировать еще один глобальный кризис, чтобы окончательно обломать людей и загнать их в тупик незримой виртуальной власти.^[10] Н.В. Гоголь поэтому всеми силами тянулся к России, его вдохновляли ее величественные духовные, теократические масштабы и проекты, ее великие задачи в противостоянии великому ничто.^[11] Гоголь геополитическим чутьем своим уловил, что Запад – безвыходный тупик Украины, Украина – тупик с выходом в Россию, а Россия – гибельный тупик демонов, бесов и призраков. Но в то же время он боялся за Россию, боялся, что она может сорваться, так и не выполнив своей главной миссии, что Русь-Тройка не домчится или домчится не туда…. А миссию свою Русь может не выполнить лишь по одной причине, а именно – по причине крайне беззаботного отношения к невидимым врагам, к демоническим, оккультным силам.

И этот мир духов, которые в христианстве обернулись бесами (чертями), и которые ведут непрерывную брань против человека, его ума и сознания, стал основным объектом внимательного прямо-таки конспирологического расследования поэтической метафизики Н. В. Гоголя. Поиску надежных средств защиты Руси от различного рода незримых врагов и посвятил он свое уникальное творчество. Что же прозрел, увидел в мире этом черном и невидимом Гоголь? О, всего и не перескажешь, поэтому остановимся лишь на главном.

Во-первых, Гоголь прозрел великие опасности, грозящие душе, сознанию и уму России вследствие недооценки ею угроз со стороны инфернального мира, который в 19 веке резко активизировал свою подрывную работу против ее ведущих народов. Если бегство крыс из корабля свидетельствует об опасной пробоине, то нашествие демонов и призраков на Россию свидетельствовало о надвигающейся в скором времени катастрофе. Прозрел – и отдал все силы своего небесного таланта и земной жизни на разоблачение революционной деструкции не́житей из мира мрака. Гоголь, вернее даже Дух Святой через Гоголя, заметил, что сознание и ум человека покрываются гипнотическим саваном бессознательного со своими демоническими созвездиями (комплексы, архетипы), что священники и батюшки вскоре будут заменены психоаналитиками, психотиками и психологами. А кто предупрежден, тот вооружен, как завещали нам ревнители древнего патриотизма.

Во-вторых, Гоголь в полной мере раскрыл суть пошлости как буржуазной, капиталистической формы действий оккультных миссионеров инфернального мира. Пошлость берется за решение проблем, которых она даже не понимает, поэтому она всегда дополняется авантюризмом, или, бизнесом, как стали хитро именовать это преступное ремесло, использующее людей как средства роста мертвого богатства.

В-третьих, Гоголь в полной мере прозрел, использовал, испытал на самом себе, раскрыл обоюдоострость и опасность такого оружия, как смех, ирония, сатира, юмор. Вывод его обескуражил и почти что сгубил. Оказывается, что нормальные люди и христиане относятся к смеху если не негативно, то с опаской. Они-то ведь знают, что ангелы не хохочут и не проводят вечера юмора и смеха. Осмеять, сатирически изобразить можно все на свете, даже самого Бога. Смех не от христианства, а от его врагов и глупых людей, ибо «в смехе поднимает глупый голос свой».

Боги Древней Греции непрерывно хохотали в олимпийском стиле. Ну и что ж? Где-то они теперь смеются? Каков подлинный смысл смеха и сатиры? Так уж они невинны? Действительно ли они искореняют пороки, или же заменяют явные пороки скрытым смеховым идиотизмом? Не превращается ли сам мир под взглядом сатиры в ее часть, существуя лишь для того, чтобы сатира имела чем питаться? Вопросов много, но Гоголь, пожалуй, единственный мыслитель, который раскрыл черную дыру смеха, заглянул в нее и ужаснулся. Гоголь, можно сказать, узрел в смехе род оружия – смехотронного оружия.

Поэтическая метафизика Гоголя раскрывает внутреннюю инфернальность смеха и сатиры, научно, художественно и лично показывая, куда неизбежно приходят (или их приводят?) сатирики, юмористы, обличители, весельчаки, насмехающиеся над людьми и Россией. Но было уже поздно… для самого Гоголя, ставшего добровольной жертвой смехотронного оружия духов.

В-четвертых, Гоголь уже в первой половине 19 века удивительно точно прозрел путь и средства спасения России от надвигающихся бед. Все институты, учреждения хиреют, разлагаются и падут, а останется лишь одна Церковь и образовательные учреждения. Не нужно дожидаться полной катастрофы, а нужно срочно и постепенно передавать союзу церкви и образования основные функции и средства сохранения общества. Вот этот сакральный, теократический проект Гоголя ему не могли простить ни бешенные революционеры во главе с Белинским, ни либералы, ни славянофилы, ни монархическая администрация, ни образованное общество того времени, Клевета, гнусные слухи, сплетни, ложь,– все было пущено христианским обществом в ход против такой крамолы – христианство должно срочно осуществлять в миру свой социальный проект, ибо без него и Царство Небесное не состоится. Гонения Гоголя, обвинение его в «религиозном помешательстве», шло от людей, которые даже не подозревали о своем антихристианском помешательстве, о своей пошлости как роде помешательства.

19 век можно назвать веком революции и революционером. Эти слова пытались стать символом веры новой религии, которая по сути была старым безбожием. Гоголь доказал теоретически и практически, что подлинным революционером были, есть и останутся до скончания времен только христиане, ибо только они бросили вызов главному врагу человечества – смерти. Бросили и победили – прорвали фронт смерти в одном пока месте и позвали за собой в этот прорыв все человечество. Светские, профанные революционеры, выступая против очередных господ, имели целью не победу человека над главным врагом, не создание Иного мира жизни, а захват жирных мест прежних господ. Поэтому и во французской буржуазной, и в русской социалистической революции профанные революционеры основной удар наносили по духовенству и религии. Они страшились разоблачений своей мнимой революционности больше, чем старых режимов, с которыми они, в конце концов, договаривались о разделе пирога власти.

Но и это еще не все. Гоголь прозревал, прозревал некую загадку России, глубинная сущность которой коренится в непрерывном ее споре с Богом о Царстве Божьем. Отвергая все западные и восточные проекты своего жизнеустроения, Россия видит, несет в себе и желает мира Иного, да такого, какого еще вовсе нет в мире, какого нет еще даже у…Бога. И голосом, мыслью этой Неизвестной, но уже действенной России, стала поэтическая мудрость Гоголя, осудившего строй современной ему России именно за забвение своей конечной цели. А поскольку и западные цели не могут серьезно прельстить Россию, то она и вовсе лишается социального идеала, становится бесцельным обществом, скрывающим эту бесцельность христианскими одеяниями. А по сути социальная бесцельность есть форма скрытого демонизма, становящегося хозяином души, целей и сознания общества. Бес-цельность есть главная цель бесов.

И в этом плане Россия превосходит даже христианскую революционность, желая не только вместе с христианством одолеть смерть, но и желая того, чего еще вовсе нет ни на земле, ни на небе, ни в мыслях. Россия чает мира Иного, являясь революционером его неукротимого духа и дерзномыслия. В решении великой художественной, метафизической и политической задачи по мобилизации духовных, нравственных сил России для борьбы с нашествием демонов, для защиты душевного здоровья людей в творчестве Н. В. Гоголя условно можно выделить четыре этапа.

1.      Народно-языческое и православное противостояния миру духов, призраков и демонов. Основные идеи этого этапа представлены в таких творениях, как «Майская ночь, или Утопленница», «Ночь перед Рождеством», «Пропавшая грамота», «Страшная месть», «Заколдованное место», «Вий», «Тарас Бульба».

2.      Мистико-символическое изображения темных сил невидимого мира. Основные мысли этого этапа выражены в таких творениях, как «Нос», «Портрет», «Записки сумасшедшего».

3.      Социально-нигилистическое изображение деяний инфернальных сил, редставленное в «Ревизоре» и в «Мертвых душах».

4.      Христианский социальный проект устроения общества, способного одолеть демоническое нашествие на Русь. Основные идеи этого проекта представлены в «Избранных местах…», в последних неоконченных творениях, в письмах.

Вкратце остановимся на основных мыслях писателя каждого периода.

а) Языческое и народно-христианское противостояние
инфернальному миру в творчестве Гоголя

Н. В. Гоголь стал родоначальником особого рода светской демонологии и светского оккультизма в России.^[12] Художник опирался на фольклорное, народно-христианское миросозерцание Древней Руси, давшее первую рассудочную и нравственную обработку сюжетов о столкновениях человека с властителями невидимого мира. Важную роль сыграли в этом плане смысловые заделы, созданные поэтическим умозрением А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, их мысли о роли и судьбах демонов в мире и в человеческом бытии. Да, размышляют поэты, демоны виноваты, восстав на Творца, но они и невиновны, ибо сотворены помимо своей воли бунтарями и протестантами. Они не желают прощения, не могут быть прощены, но и бытовать в таком амбивалентном состоянии вечно тоже не могут.

Какая тайна, какая правда сокрыта в их бунте? Почему вся эта демонская рать постоянно гонит европейцев на гибель в Россию? Чего они ищут в ней? И почему определенная часть всегда «новых русских» постоянно влечется на Запад?^[13] Социалистическая эстетика считала Гоголя основателем нового направления в литературе, названного «критическим реализмом». Термин многоликий, о чем его создатели, видимо, не подозревали. Ведь критиковать можно было реальность России 19 в. за ее несоответствие своим идеальным нормам с позиций консерватизма. Критиковать можно было ту же Россию за ее несоответствие идее прогресса с позиций революционных погромщиков. Критиковать можно было наличную Россию за ее несоответствие своему вечному прообразу с точки зрения софийного всеединства. Но критиковать можно было опять-таки ту же Россию за ее духовную слепоту к опасным призрачным силам инфернальным, ирреальным, демоническим. А такая критика возможна лишь с позиций сакрального теократизма, как высшей формы социального реализма. Гоголь был критическим реалистом именно в последнем смысле термина, изображая Россию 19 в., всех ее критиков и охранителей с точки зрения сакрального теократизма. И не его вина, что в лучах этого магического кристалла он увидел, что во всех благодетелях России больше мертвого, чем живого, а потому срочно нужно менять курс сакральной и конспирологической Руси-Тройки.

Почему именно Гоголь стал лидером художественного и научного исследования демонического нашествия на Россию?^[14] Петр I прорубил «окно» в Европу. Вообще-то, странно, общаться с Европой через окно, если уже давным-давно Европа сама проложила себе в Россию массу дорог. При всей метафоричности этого выражения, оно имеет и прямой смысл. Дело в том, что это «окно» было необходимо не России, которая к этому времени имела обширные связи с Западом, а самой Европе, которая через это «окно» сплавляла в Россию массу своих безработных бесов (или по-научному – избыточную социальную деструктивность, энтропию). Почему безработных? Да потому, что их работу взял на себя возникший протестантизм. Вот и пришлось geistработникам инфернальным искать счастье в России.

Гоголь почувствовал, что вся эта инфернальная легионерия имеет какое-то свое особое отношение к Руси, что здесь она надеется обрести смысл своего ничтожества, а может быть и обратить свою участь. Непонятность, непостижимость Руси делает ее неподвластной никому, кроме Бога. А это дает шанс на спасение всем существам, как, кстати, и шанс на самую страшную и позорную кончину. В России все может быть и будет, ибо у нее – все впереди! А на Западе будет только то, что есть, только выветривание смысла, заменяемого железом, пластмассой и виртуальностью. А это есть ни что иное, как осуществление оккультного проекта – создать надежного и спокойного донора для нужд своих демонов.

Гоголь родился и духовно оформился в Малороссии, земля- почва, история, народ которой буквально пропитаны противостоянием с инфернальными, потусторонними силами, составившими Черный Интернационал против крестившейся Древней Руси. Именно Малороссия стала плацдармом Черного Интернационала в его борьбе с АрхеоРоссией. Именно здесь демоноемкость бытия достигла предельной насыщенности; нужно было реагировать и Россия ответила на этот вызов инфернальщины Гоголем, хорошо знающим Запад, Малороссию и АрхеоРусь.

Поэтому чисто поэтическое восприятие демонических сил у Гоголя опирается на мощную базу духовного и вооруженного народного противостояния этим силам. Ведь Украина долгое время была (да и сегодня остается) передним фронтом противоборства Руси и Запада, точкой духовного противостояния православия, католицизма, ислама, протестантизма, иудаизма, униатских сект. Ну, а там, где сакральное противостояние, там наивысшая плотность духов злобы поднебесной, там наивысшая их активность, там наибольшая вероятность появления духовной личности, которая может дать этой невидимой и видимой брани подобающее ей Слово.

Писатель глубоко проник в смысловые клады славянской мифологии, фольклора, живой поэтической традиции противоборства силам мрака. Он рано узнал, что между живым и мертвым имеется мир полупризрачных, полуреальных существ, не́житей,^[15] которым присуща особая действенность: живые, но облика не имеют; мертвые, но действуют; бессловесные, но используют человеческий язык, души не имеют, но в души людей умеют пробираться; бесплотные, но имитируют телесность, безнравственные, но иногда делают добро; врут, но иногда говорят правду; молчат, но за всеми следят; не любят и не могут любить, но искушают и соблазняют.

Русалок как гражданок Украины, понятно, нет. Но вот молодой, здоровый и вменяемый козак увидел в реке чудный девы облик, бросился за ним и утонул. Так есть русалки или же их нет? А кто же тогда погубил молодого хлопца? И какая реалия вообще породила образ русалки и сохраняет его в народном сознании? У Гоголя было развито своеобразное визионерское чувство, воспринимающее невидимое в его незримых и созерцаемых обликах. Почти все сюжеты ранних сочинений Гоголя развертываются в контексте столкновения человека с миром невидимого зла, агентами которого выступают черти, бесы, демоны, призраки, ведьмы, колдуны и неведомые еще чудовища. Бесы и черти представлены у него в их классическом виде, с рожками, копытами, хитростью, зловредностью, ничтожностью, коварством, трусостью. Раннее творчество Гоголя – это напряженно живые картины негласных и несогласованных взаимодействий миров видимых и незримых. Основным инфернальным оружием этого активного зла служит отрицание: отрицание как ложь, иллюзия и обман, отрицание как страх, отрицание как желание неправедного богатства, отрицание как уничтожение. Основным оружием человека против этого зла служит смех, вера, рассудительное дерзномыслие.

Вся эта жизнь держится естественно принятым христианством, может быть, не строго соблюдаемым, но искренним, жизненным и преданным, абсолютной уверенностью в победе над злом, в какие бы одежды оно не рядилось. Для казаков Гоголя христианство – не шутка, не игра, не внешняя обрядность, а незримая ограда внутреннего очага души, живущей памятью, верой и надеждой о Христе. Но веселость, романтичность, юмор, комизм раннего Гоголя является лишь покровом метафизической задачи России, избравшей писателя для своего выражения. Весельем молодого Гоголя двигала не жизненная радость, а тоска, некая тревога за эту жизнь, которой угрожают незримые, незамечаемые ею враги.

В письме к Максимовичу Гоголь писал: «Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня часто находили припадки тоски, мне самому необъяснимой… Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать… вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому от этого выйдет какая польза» (386).

Так, самые веселые, рыночные и жизнерадостные «Вечера…» заканчиваются тягостным, неразрешимым унынием. Рыночное веселье какое-то натужное, подневольное, идущее не от естественной энергии жизни, а от какого-то страха перед жизнью, перед ее смысловым глаголом. «Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему»,– таков итог рыночного веселье. Гоголь, видимо не знал Бэкона, который доказал, что рынок – это коллективный призрак, которому люди преклоняются как идолу, не замечая, что помимо вещественных сделок на рынке имеет место еще и сделка инфернальная. Не только живые покупают мертвые вещи, животных, но и мертвое покупает себе живое, превращая его в нектарные капли золота. На рынке живое и мертвое перегоняется в мертвого идола – в деньги и в золотого тельца. Все нужное в итоге обменивается на то, что само по себе никому не нужно – а таковы деньги и смерть!^[16]

Но Гоголь самостоятельно чутьем своим поэтическим уловил вампирическую суть рынка; отсюда и дикая тоска, страх перед рыночным весельем, напоминающее веселье новобранцев, идущих на очередную бойню опять-таки ради роста рынка и золотой массы.

Вообще, почти все ранние произведения Гоголя наполнены весьма и весьма трагическими, кровавыми событиями; за покровами веселья скрываются крушения человеческих надежд, угрозы подбираются к самому смыслу жизни. Подобно херувимам небесным, которые лица свои всегда закрывают от нечистых взоров, лица почти всех героев Гоголя закрыты какими-то невидимо-прозрачными, маслянисто-анестезирующими пленками, сквозь которые пробивается дыхание нежитей, неуловимыми действиями своими препятствующими законным желаниям человека и содействующие его преступным наклонностям.^[17]

Да и вне рынка жизнь тоже отравлена скукой и ощущением своей бесцельности. «Скучно на этом свете, господа!»,– таков итог внерыночной жизни Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Или рыночное веселье, завершающееся скукой, или бытовуха, завершающаяся той же скукой в виде мелочных дрязг. Или тихий благочестивый и кошмарный маразм подпоручика в отставке Ивана Федоровича Шпоньки, который, кажется, вот-вот умрет от робости и нежности к самому себе. Встретив предполагаемую невесту, он пятнадцать минут молчал, готовился и сказал: «Летом очень много мух, сударыня!». Мухи, кстати, творения дьявола, который имеет даже звание «Мушиный царь». Сартр со своими «Мухами» вылетел из Гоголя.

В «Вечере накануне…» Гоголь с каким-то утонченным злорадством изображает невозможное в чисто человеческой реальности, но возможное при содействии чертей и ведьм. В одном хуторе показывается часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе», который подвизается тоже на рынке. Вот с помощью этого Петрусь совершает ритуальное убийство младенца с целью обретения богатства и жены, некоей Пидорки. Кара настигла убийцу, который сгорел в своем доме и превратился в кучку пепла, а богатство стало черепками. Поэтическим чутьем Гоголь уловил, что основой всякого нетрудового богатства является ритуальное уничтожение младенцев. Чем больше возникает денег, тем больше бесследно исчезает детей, тем вернее это общество движется к черепкам и пеплу. Подлинное богатство общества в детях как носителях идеи Царства Небесного, а не в деньгах, уводящих еще живых людей в инфернальные колхозы своего князя.

В «Майской ночи…» Гоголь показывает, как ведьмовщина в союзе с бесами пробирается в самые истоки любви и семьи, отравляя их ядом распада и суицида. За каждой разрушенной семьей и несостоявшейся любовью стоят состоявшиеся ведьмы и колдуны. Но здесь у писателя в руках страшное оружие – любовь, которая одолевает все козни и коварство людских ведьм и ведьмовских людей. (Кстати, сильное влияние этого рассказа заметно в ведьмовских сценах «на природе» в «Мастере и Маргарите»).

В «Пропавшей грамоте» бесы подпоили деда и стащили у него шапку, коня и гетманскую грамоту (лицензию). За поиском пропажи дед забрался аж в самое пекло, где, обыграв ведьм в карты, вернул свое добро. Но дед смошенничал: он крестил карты, и они превращались в нужные ему козыри, обеспечив выигрыш. Увы, хотя крест всесилен и в аду, но за мошенничество нужно платить: у деда до конца жизни ноги дергались сами по себе.

В «Ночи перед Рождеством» в схватку с чертом вступил кузнец Вакула. Издревле ремесло кузнеца было окружено почтением и страхом: работая с подземными субстанциями (уголь, металл), кузнецы во многом пользовались тем же оборудованием, которым обустроены рабочие места в аду, применяли те же инструменты, что и инфернальные сотрудники ада. Поэтому кузнецов черти побаивались, остерегались и пакостили им исподтишка. Вот и здесь черт украл луну (месяц), решив при этом еще и поблудить, да попутно и расстроить свадьбу Вакулы и Оксаны. Но кузнец выковал новое оружие, сочетающее в себе любовь, веру христианскую, живопись и бесстрашие, заставил черта жить и служить по закону. Гоголь близко подошел к мысли благочестивых социалистов: только пролетариат может скинуть иго демонизма и заставить его работать на прогресс, ибо могилы тьмы народец сей не страшится.

В «Заколдованном месте» Гоголь показывает призрачность, пагубность богатства, нажитого с помощью Мефисто. Дед, выполнив все условия контракта, откопал зарытый котел с кладом, принес домой. «Что ж бы, вы думали, такое там было? …Золото? Вот то-то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое». Очень верное наблюдение: богатство, а оно невозможно без содействия нечистой силы, принесет человеку такую пакость, от которой он не отмоется вовеки, которая отравит его жизнь, сделав ее непригодной для услад богатства.

Особое место в раннем творчестве Гоголя занимает повесть «Страшная месть». Здесь в античном, софокловском духе разворачивается трагедия рода. Давнее братоубийство тянется через века, давая новые мертвящие плоды. Убийство брата и жены влечет за собой измену вере православной; вслед за изменой вере идет измена Родине; за изменой родины идет перерождение человека в колдуна, носителя бесовского духа; а завершает эту цепь гнусное преследование колдуном своей же дочери Катерины.^[18] О, для психоаналитиков и просто для психотиков, эта повесть – нераскрытый клад.

Гоголь использует уникальный художественный прием: душа Катерины знает, что отец убил ее мать, своего брата, знает всю его чудовищную натуру. Но сама-то она, ее «Я», не знает; поэтому она живет спокойно и счастливо до тех пор, пока это тайное знание не становится явным и делает ее безумной, а мужа это знание убивает. Душа изначально знает уже все о человеке и мире; она вечно живая и вещая.^[19] Поэтому к душе и прикасаться опасно, а тем более лезть в душу. Обратно не вылезешь. Гоголь постепенно осознает социальные аспекты демонического мира, понимая, что без веры, патриотизма и оружия мир этот не одолеть.

В «Старосветских помещиках» Гоголь впервые изображает феномен «безмерной пошлости людской». Милые, тихие, ласковые старички так свыклись друг с другом, что уже не могут глубоко воспринимать даже разницу живого и мертвого. Привычка вытравила из их бытия саму жизнь; осталось лишь ее призрачное подобие. Весь ужас изображаемой Гоголем ситуации состоит в том, что самые возвышенные и благородные чувства человека – любовь, честность, верность, дружба извращаются и становятся уродливо пошлыми из-за отсутствия хотя бы какой-то внебытовой, социальной жизни. Гегель заметил, что человек умирает от привычки жить И хотя привычка свыше нам дана, и хотя замена счастию она, но разве тупая бессмысленная жизнь может быть заменой счастья? Человек умирает не с уходом души, а с ее приходом, с ее возвращением на свое место, которое для нее освобождает телесная смерть человека. И человек живой страшится, что душа не узнает его, а он не узнает своей души, т.е. самого себя. Но не слышать голоса души – значит жить вопреки жизни, значит быть биологическим помещением, в котором демоны и призраки играют фарс под названием «жизнь».^[20] 

В «Вие» Гоголь обнаружил персонажа, выходящего за рамки мифологии, жизни, бытия, некое живоподобное оформление бездны, с которым не может управиться даже дух Христа. В преданиях всех народов мира есть особый класс чудовищ, которые не подчиняются законам богов, мира, людей, постоянно угрожая их бытию. Пифон, Вритру, Левиафан, Вий, Кощей, Карла, Ариман, Дьявол, Медуза и др. О чем говорит нам коллективная мудрость народов посредством образов этих чудовищ, несоизмеримых с бытием и умом? О том, что физики назвали черными дырами. А еще о том, что придут Великие Времена, когда станет неизбежной война с подобными чудовищами, которых в прямом смысле слова породило человеческое невежество и без-умие, ставшие особой материей и телесностью этих живых черных дыр. Есть в России такое чудовище, один взгляд которого может покончить с нами не только в сказке.

Познавательную важность этого персонажа для современного мира глубоко постиг Н. В. Гоголь, отразив его опасную чернодырявость в образе чудовища Вия. Сам писатель заявлял, что повесть «Вий» воспроизводит лишь народное предание, но исследователи фольклора не находят в нем такого предания. Этот образ – плод совместного коллективного творчества народа и личностного прозрения художника.

Вий – своеобразное чудовище, превосходящее все известные нам чудовища своей магической силой и неуязвимостью, своей таинственностью и своим кондовым протоатеизмом. Состоит он из земли, железа и какого-то ужасающе убийственного в прямом смысле слова взгляда и знания. Вий отчасти напоминает горгону Медузу; своим взглядом она превращала людей в камни, но от нее можно было защититься зеркалом, сознанием, образом. Вий – умерший, но держащий у себя в плену часть жизни; не принят раем и адом, устроился под землей где-то в сфере сверхплотной материи. В условиях обычной же материи без помощи людей и нечистой силы смертодействовать не может, но загадка в том, что они не могут не помогать ему.

От Вия защиты нет, или же она неизвестна людям. Вся дьявольская рать не добровольно служит почему-то Вию. Самое поразительное, что даже христианская вера не может спасти человека от смертоносных чар и взглядов Вия. Так погиб молодой философ, богослов, материалист Хома Брут, которого не спасли ни крест, ни молитвы, ни вера, ни дела праведные, хотя их у него было для молодого ученого слишком мало. Единственное спасение от Вия в том, чтобы не глядеть ему в глаза, но это как раз и невозможно, как невозможно было Одиссею не слушать пение сирен, даже зная смертельные последствия их вокала. С этой повестью у Н. В. Гоголя был свой замысел, который полностью выявился в его последней книге, за которую его заклевали славянофилы вместе с западниками, государственными и церковными иерархами. Но об этом позже.

Писатель в повести «Вий» неявно предупреждал русское общество, что чисто словесное, ритуальное, бытовое и личностное восприятие христианства как веры не спасет человека именно от того врага, для борьбы с которым христианство и возникло. Только христианская вера, одна только вера не спасет человека, ибо бесы тоже веруют и трепещут (Иак. 2. 19); даже христианский образ жизни, христианские дела отдельного человека не гарантирует спасения. Вера, индивидуальные усилия христиан не одолеют царства дьявола, действующего всегда на основе принципов чернодырявого коллективизма (попал в черную дыру, приведи с собой еще двоих!). Требуется соборное единение христиан, христианский социализм, христианская общественность, называемая Царством Божьим, чтобы одолеть демонов деградации и смерти, снабжающих черную дыру сырьем. Хоме Бруту нужно было не только веровать, молиться, пить горилку, голосовать за «незалежнисть», но и бороться за соборный союз украинских христиан с русскими христианами, с христианами всех стран в созидании Царства Божьего, соединяющего в себе благо людей и благодать вечности. Нужно было быть не только христианином верующим, но и христианином-созидателем христианской общественности.

Феномен Вия – это не постигнутый пока образ того материала, той живо- и мыслеподобной, субстанции, идущей на смену реальности, материи, бытию, мысли, человеку в последние времена истории, в период «конца всех концов». Вий – это символ какого-то дна мира, дна бездны, дна смерти и безумия, дна, каким-то образом общающегося с вершинами вечности, обретая от нее свою неуязвимость. Но и человек тоже соавтор чудовищной мощи Вия. Ведь сам-то он не может поднять свои тяжелейшие веки, достигающие земли и скрывающие его смертоносный взгляд: жити и человека. Ну, и если допустить, поднять их он может лишь с помощью не что Вий – живое воплощение черной дыры, то значит, и соавтором дыры этой тоже является человек, особенно его техническая мощь.

Вий ставит исследователя современного мира в кошмарное положение: познавать этот мир, глядеть в его глаза нельзя, ибо, став безглазым, этот мир будет выдирать глаза у всех глазоносцев вместе с их жизнью; но и не познавать этот мир тоже нельзя; человек вынужден это делать ради самосохранения. Хома Брут, призвав на помощь веру, стремился изо всех сил не смотреть на Вия, но, увы, взглянул и тут же ноги протянул.

Так и современные ученые: им ведомо, что знание современного мира смертельно для них, если это, конечно, знания, а не симуляция знаний. Это знание уже стало оружием массового уничтожения. Но не познавать они тоже не могут, ибо они ученые и любят мясо, как говаривал великий Галилей. Вот и приходится сочинять, измышлять несуществующие объекты и знания о них, умалчивая о подлинных проблемах мира и его познания, умалчивая о том, что отсутствие у человека целостного ума означает присутствие черной дыры, которая в то же время означает отсутствие у детей белого молока. Современные ученые в большинстве своем получают сполна за словопрения и без всякого вознаграждения умалчивают об истине.

Вершиной раннего творчества Гоголя, да, пожалуй, всей русской литературы, является повесть-эпопея «Тарас Бульба». Даже «неистовый Виссарион», который на позднего Гоголя «залаял собакой и завыл шакалом», категорически заявил о ней: «Если в наше время возможна героическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!» (Белинский. Т.1. с. 304). Патриотизм этой повести не имеет себе равных в мировой литературе, превращая Россию в некую высшую религиозную святыню и вечную ценность.

Библейский Авраам готов был по завету Бога принести в жертву сына своего Исаака, хотя, наверное, до конца не верил, что такой ужас может произойти. А старый Тарас принес в жертву Русской земле младшего Андрея, убив его за предательство. Да и второго сына он не берег, посылая его в самые немыслимые и опасные места, где он и мученически погиб.

Вера, боевое братство, патриотизм казаков, даже их вольница создают мир свободы и чистоты душевной, в котором духи, призраки и демоны сразу же исчезат. И вообще, насколько мелочным, мерзким и отвратительным кажется этот мир злобных духов перед лицом физически, душевно, социально и духовно здоровых людей. Всю свою вину перед Россией Гоголь искупил этой повестью! Гоголевское отношение к России наилучше выразил один из его героев, простой казак–малоросс Степан Гуска., Вольный казак, не признающий никаких законов, никакого государства, пронзенный четырьмя польскими копьями, прокричал свое уже посмертное завещание:

«Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!».Встречать смерть за Русь как великое празднество вечности могут только Избранники Руси.^[21] Гоголь уловил некий социально-психологический алгоритм проникновения демонического в человеческую жизнь. Сначала человека охватывает скука, которая свидетельствует о нарушении связи жизни и ее первопричины; скука – штука бес-причинная, или ее причиной служит радость беса, привязавшегося к истокам жизни через поставку развлечений, юмора, смеха скучающим людям. Но затем без содействия бесов человек уже не может избавиться от скуки, восстановить связь с первопричиной жизни. И тогда не только скука. но вся жизнь человека становится посредником в воровстве чертями жизненных сил. Почти как у Маркса получается. Формула «Скука-Черт- Веселье» сменяется незаметно формулой «Черт-Веселье-Скука». Или: «Смех-Черт-Смех. (С-Ч-С)» неизбежно завершается «Черт-Смех- Черт. (Ч-С-Ч)», и человек становится производителем уже инфернального смеха, который веселит не людей и служит не им. Сначала человек смеется, не думая об истоках своего веселья, а затем начинает так же бездумно смеятся над самим собой. Итог тот же – самовозрастание скуки, тоски и уныния.

Для живого изображения столь сложных человеческих конфликтов, в которых вовлечены и инфернальные силы, Гоголь создал уникально неповторимый язык, сочетающий лирическую тонкость, прозаический долг, демоническую иронию и сакральную свободу. В этой поэтической прозе постоянно звучат трагические ноты, которые предупреждают нас об инфернальных угрозах жизни, о тупых и свиных рылах демонических, о кровавых преступлениях и предательстве человечности. Ужасы и кошмары входят в жизнь постепенно и незаметно, как в симфонии прокрадываются вначале еще робкие мелодии дундучные, которые затем развернутся и превратят ее в какофонию. Вначале черти появляются как видения, затем они превращаются в чертей «с собачьими мордами, на немецких ножках», а затем люди начинают им прислуживать, даря им свои человеческие облики. обретая взамен морды и рыла.

Художественное Слово Гоголя не просто изображает, отражает предметы, но и возводит их в более высокий сан бытия. Само слово становится у него «магическим кристаллом», всевидящим и всезнающим стоглазым Аргусом, взирающим на мир и днем и ночью, глазами света и глазами мрака, глазами бытия и пустыми глазницами ничто, глазами смеха и глазами вселенского отчаяния, глазами преступления и глазами Божьей кары, глазами государства и глазами Церкви.

О, просто слово такое не создается человеком, а нужно заслужить, благодать получить, чтобы иметь возможность черпать смыслы из бесконечной сокровищницы таких Первослов, которые предшествуют предметам и событиям. Гоголь не столько в словах изображает предметы, сколько наблюдает за тем, как первозданные слова отелесниваются, опредмечиваются, становятся вещественными предметами и событиями. Тот, Кто определил миссию, призвание Гоголя, Тот дал ему и язык. И еще неизвестно, кто кого больше сотворил: Гоголь язык свой художественный или же Первоязык создал своего Гоголя как основное художественное произведение, которое-то и ушло в мир вечного Слова Божьего, а не в человеческое небытие.

б). Демонический символизм северной столицы империи

Западом нас Бог наказывает и Питером. Патриотизм, героизм и вера. Вера в художественное слово, в его исцеляющую силу. Смех и сатира – Оружие Христианская революция против антихристианской контрреволюции. осудил художественную литературу и сатиру как самостоятельную силу. которая пытается заменить собой православие и власть. Гоголь был христианским революционером. Церковь плюс образование. Великую Россию сгубила не Великая Литература, а великая Иллюзия, которая не встретила столь же великого духовного отпора.

И вот Н. В. Гоголь приезжает в северную столицу. И, о, ужас! Что же он видит? Гоголя поразила, сокрушила некая призрачность северной столицы, ее людей, ее зданий, ее учреждений, силовые инферналии ее власти. Кажется, что не тени являются отпечатками вещей, людей и города, а сам город вместе со своими обитателями и зданиями является мерцающими отблесками какой-то вселенской майи, вселенского призрака и тумана, окутавшего землю. Демоническое, инфернальное наличествует и действует в социальном мире главным образом посредством призраков и призрачности.^[22]

Петербург для Гоголя – это будущее России, оторвавшееся от прошлого и настоящего. Гоголь постепенно сознает мистическую сущность Петербурга, осознает и то, что все проблемы, все иллюзорные и тупиковые их решения для России исходят именно из Петербурга – города-призрака, который даже до нынешних дней не может найти свое подлинное имя. Из Петербурга расстилаются по Руси «тьмы Египетские», в которых люди не узнают друг друга и самих себя. Петербург – главный гипнотизер Руси, парализующий людей, вынуждающий их совершать действия, забыв о всяком чувстве безопасности. Столица дворянской империи наиболее полно представлена Невским проспектом, сочетающим в себе невероятный блеск роскоши и чудовищную убогость, нищету людей всех чинов и разрядов, их одержимость чем-то ирреальным. Петербург и Невский проспект – культовые предметы российского демонизма.

Свой художественный опыт изображения демонического строя северной столицы Гоголь выразил в петербургских повестях. Главным предметом художественного исследования Гоголя в данный период служат призраки и призрачность, так как именно в этих формах демоны и черти проникают в души людей и города. Искусственная, субъективная и примитивная трактовка призраков оккультистами и спиритуалистами не удовлетворяет писателя. Поэтому он решил самостоятельно взглянуть на них глазами поэтической мысли. Главной в этом плане является повесть «Портрет», которая, опять- таки не имеет аналогов в мировой культуре по своей уникальной методологии исследования нестандартных и тонких вещей. Повесть состоит из двух частей-вариантов, сошедшихся в одном художественном пространстве.

Бедный художник-разночинец Чартков (в доцензурной редакции – Чертков) купил на последние гроши приглянувшийся ему портрет необычного старика (Позже Чартков убедится, что, скорее он сам приглянулся портрету, который и вынудил художника купить его!). Глаза старика на портрете были живые всех живых, как будто хирург поместил их из живого человека на портрет. Чарткова охватывает ужас: «Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда. … Это уже была не копия с натуры, это была та странная живость, которою бы озарилось лицо мертвеца, вставшего из могилы».^[23]

Дальше – хуже! Художник закрыл портрет простыней, но старик ночью ожил и вышел как некий фантом из портрета в комнату. Он пересчитал кучу денег, из которых один мешочек в 1000 червонцев как-то незаметно оказался припрятанным у Чарткова. После вылазки в бытие старик вернулся на свое место в портрете. Жизнь бедного художника после этого невероятного события резко пошла вверх. Популярность, мода быстро обогатили его;^[24] но с этого момента начался закат его таланта – он даже не мог нарисовать падшего ангела. Художник стал одержим богатством и ненавистью к подлинным полотнам, которые он скупал и уничтожал до тех пор, пока безумие не прекратило его призрачную жизнь. призрачную, ибо все, что его окружало, превращалось в двухмерные портреты и глядело на него глазами страшного портрета.

Во второй версии повести художник Б., купил на аукционе тот же портрет старика и рассказал о своем отце историю, которая напрямую связанна с этим портретом. Отец художника Б., по заказу церкви писал картину, на которой должен был быть дух тьмы. Художник долго искал образ дьявола, который мог бы выразить весь тяжелый мировой гнет этого духа. Остановился на известном ростовщике, облик которого напоминал.

И вот на следующий день сам этот искомый художником образ ростовщик пришел к художнику с просьбой нарисовать его портрет. Образ был известным ростовщиком, но мотивация его заказа была странная и жутковатая: «Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить. Можешь ли ты нарисовать такой портрет, чтобы был совершенно как живой?». Художник согласился и работа пошла на «ура!». Какой-то неведомый свет освещал старика, как бы содействуя мастеру. «Экая сила! – повторял он про себя.– Если я хотя бы вполовину изображу его так, как он есть теперь, он убьет всех моих святых и ангелов; они побледнеют перед ним. Какая дьявольская сила! он у меня просто выскочит из полотна, если только хоть немного буду верен натуре».

Но дальше художником овладело тягостное и тревожное чувство, которое буквально парализовало его своим ужасом так. что он бросил кисти и отказался продолжать работу. Странный ростовщик «бросился ему в ноги и молил закончить портрет, говоря, что от сего зависит судьба его и существование в мире, что уже он тронул своею кистью его живые черты, что если он передаст их верно, жизнь его сверхъестественною силою удержится в портрете, что он чрез то не умрет совершенно, что ему нужно присутствовать в мире». Художник в ужасе и страхе бросил кисти и убежал из дому.

Ну, а дальше уже чисто гоголевское прозрение. Художник собрался сжечь портрет ростовщика, но в это время к нему зашел его друг и выпросил портрет для себя, Вскоре приятель, которого портрет сделал демоническим импотентом, избавился от него, сказав своему другу: «Ну, брат, состряпал ты черта!». Портрет пошел по рукам, сея зло и смерть. Художник уверился в том, что «кисть его послужила дьявольским оружием, что часть жизни ростовщика перешла в самом деле как нибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения». Удалился он в монастырь, стал монахом, предал себя жесточайшим истязаниям, чудесно освободился от демонической власти искусства, открыл себя для принятия правды неба и Бога. И написал картину о рождении Иисуса, которую старцы святые признали чистой и благостной.

Сын художника нашел отца в монастыре. Отец попросил сына найти портрет и уничтожить; сын нашел, но пред самым носомпортрет снова стащили с аукциона. Художник-монах высказал еще очень важные мысли об искусстве, дал как бы сакральную формулу искусства. Бог – самое великое и в самом малом и ничтожном своем творении, а дьявол – самое ничтожное и малое даже в наибольших своих делах. Художник должен всегда поминать эти слова, беря в руки кисти. Иначе искусство станет орудием дьявола-ростовщика.

Гоголь своим «магическим кристаллом» в «Портрете» шутя опрокинул каноны реалистической, классической, натуралистической и романтической эстетики, которая требовала адекватного, идеального, копийного, воображаемого совершенства модели и искусства. Все эти разновидности эстетики не могут решить главной задачи искусства – они не могут одолеть демоническую призрачность образов. Портрет ростовщика – верх натурализма, реализма, классицизма, романтизма, символизма, спиритуализма, оккультизма, но он стал смертотворным призраком демонизма, манипулирующим прочими «..измами».

Далее, все эти виды эстетики не могут ответить на простейшие «детские вопросы» искусства. Например, каков статус в плане реальности образов в зеркале? Они столь же реальны как их оригиналы, или же они нереальны? Если они столь же реальны, то зачем дублировать вещи, а если нереальны, то как они воздействуют на людей и зачем они вообще нужны людям? Людям ведь нужна пища, а не натюрморты с пищей.

А кому принадлежат образы в зеркале? Зеркалу? Вряд ли, ибо само зеркало не может сохранить имеющиеся в них изображения после ухода оригинала? Человеку, творцу? Вряд ли, ибо не во власти человека сделать так, чтобы, стоя перед зеркалом, по своей воле вызывать и отзывать свои образы в зеркале? А как быть, если копия лучше оригинала? А как вообще поступать, зная, что образы и копии добра не умножают добра, а даже умаляют его, а вот копии зла становятся соавторами нового зла. В этом плане знать зло – значит творить зло. Знать добро – значит быть в лучшем случае индифферентным к нему.

Все эти вопросы имеют прямое отношение к миссии и роли искусства в человеческой жизни. Удивительно, что Гоголь так глубоко понял тот факт, что искусство может сохранить себя и выполнить свою священную миссию лишь в христианстве, приравнивающего образы и подобия светлым энергиям, ипостасям, ликам Творца. Талант несет чудовищную ответственность перед Богом, а потому он должен быть морально, телесно, социально и духовно на много порядков чище тех людей, которым предназначены его творения.

Другие сочинения Гоголя петербургского периода уточняют, разрабатывают в деталях проблему призрачности, поставленную и принципиально решенную в «Портрете». Призрачность – это язык, способ бытия, действия демонов. Но это и безязычие, способ умирания, исчезновения и небытования людей, не знающих, не понимающих скрытого ничтожества ничтожностей, выдающих себя за властителей мира.

Потерявши у цирюльника нос, Ковалев утратил и бытие, ибо его уже не считают реальным лицом. Акакий Акакиевич, у которого приватизировали новую шинель, скончался от ужаса и превратился в призрака, который на Калиновом мосту снимает шинели у всех идущих, вызывая страх даже у сильных воров мира сего. Призраки умученных и пропавших во времена демократического лихолетья в России детей неизбежно придут в Швейцарии и в другие гнезда ростовщиков МВФ. И они поснимают с них не только шинели и фраки!

Провиденциальным является небольшой рассказ «Записки сумасшедшего». Гоголь напоминает нам библейскую мысль о том, что в мире денег от конвертирования в призраки спасутся лишь бесноватые и сумасшедшие. Первые висят гирями на ногах князя тьмы, а вторые не вызывают у него никакого интереса. И значит, если безумные и бесноватые станут основным населением, то возможен проект грядущего общества во главе с инквизицией.

Кстати, у Гоголя в этом рассказе инквизиция и великий инквизитор появляется именно в контексте поэтического исследования инфернального мира. Сам сумасшедший герой, Поприщин, допускает, что количественный рост таких сдвинутых в призрачность людей, может вызвать качественное изменение в средствах защиты общества от них и призвать на помощь инквизицию. И в петербургский период своего творчества Гоголь стремится почти к математической точности в определениях демонизма и его призрачных форм наличествования. Если человек мыслит и живет в рамках парадигмы «Человек (вещь) – Образ – Человек (вещь), то он обладает реальным бытием, подчиняя себе его производные, призрачные формы. Но если человека принуждают мыслить и жить в рамках парадигмы призрака «Образы – Человек (Вещи) – Образы), то его бытие, подчиняясь призракам, начинает испаряться, улетучиваться, превращаясь на время в донора этого паразита, чтобы затем самому стать призраком и искать себе нового донора. Петербург был образом, страшным проектом Петра и служил ему. Потом этот образ-проект стал самоцелью и призраком, требуя постоянных жертвоприношений, дабы поддерживать его фантомное наличие.

Уже в 19 веке люди стали очень наивными в отношении своей душевной защиты. Наивными по сравнению с людьми христианского Средневековья.^[25] Поэтому они вовсе не понимают тех сил, которые обозначаются как демоны, призраки, бесы; не знают они и подлинной роли в обществе таких персонажей как колдуны, маги, ясновидящие, целители и др. Краткий путеводитель по этому вопросу – «Портрет» Н. В. Гоголя.

Но этому кризису может противостоять лишь одна сакрально-социальная структура, а именно… христианская теократия, которая только и сможет превратить крест в щит и меч спасения человечества от демонического нашествия. Выбора нет! Или христианская теократия или же инквизиция, которая с помощью мудрости змеиной (т.е. с помощью демонов) учредит христианизированную демонократию.^[26]

 Не проста, ох, не проста инквизиция! Ох, не спроста  человечество запугивают ею именно те люди, которые служат,  ну, конечно, свободе, прогрессу… правам человека. Весь вопрос  лишь в том, о каких правах каких человеков идет речь, о каких  свободах и прогрессах. Эмпирически и фактически уже  неоспоримо ясно, что полная свобода, прогресс и права  провозглашаются именно для извращенцев всех родов, дабы они  успешнее могли вершить волю своего хозяина. Да и в самых прогрессивных странах Запада строятся новые тюрьмы,^[27] совершенствуется система тотального контроля за человеком,  успешно изводится собственное коренное население.

Но контрмеры будут столь же неотвратимы, как день за  ночью. Инквизиция не исчезла, она остается вечно живым  сакральным трибуналом, который вскоре займется не мнимыми  врагами прав человека, а защитой живых от нашествия  социальных и духовных паразитов ничто. Феномен инквизиции служит неявным смысловым и  метафизическим центром творчества Ф. М. Достоевского. И  феномен сей очень и очень двойственный, а его оценка на весах  гуманизма весьма и весьма неопределенная и вовсе не тянет в  пользу гуманизма или церкви. Да, инквизиция от него, но не  только, ибо есть в ней и страшная правда грешного  человечества, возлюбившего грех и не желающего от него  исцеляться. Но если Христос не сумел помочь людям, если  дьявол сам по себе не знает, как с ними быть, то последний  шансом на спасение человека остается именно инквизиция,  восполняющая закон Христа, который требовал от христиан:  «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мат. 10. 16.).

А кто может наилучше овладеть этим законом? Конечно, только учебное учреждение, которое профессионально изучает,  не только светлую небесную и природную мудрость, но и постигает реальную и виртуальную, инфернальную и оккультную жизнь, вырабатывает навыки средства для невидимой брани с нею. Только инквизиция может соединить в мудрость  змеиную и мудрость голубиную, кстати, во благо не только  людей и голубей, но и тех же змей, ибо змии, как и люди,  неотвратимо склонны к суициду.

Всеобщий суицид человечества  предотвратит только инквизиция, которая в зародыше есть новое  мировидение, новый тип организации социума, новая целостная  методология изучения реальности. Понятно, что эта новая инквизиция будет вооружена идеями психоанализа, виртуальными технологиями, сакральным прогрессом и гуманизмом, традиционными ценностями и справедливым, милостивым судом Софии.

И возрождение традиции такого теократического мировидения в наибольшей мере возможны лишь в России, ибо на Западе для оккультных людей и демонов наступают ужасно светлые времена. Легионеры ведь привыкли жить «на халяву», приучили к такому стилю бытия западоидов, и вот теперь «халявы уже на всех не хватает», а в России «халява» рано или поздно заканчивается тем, что «халявщики» остаются без ног и не могут удрать от расправы скорой, беспощадной и нестандартной. Одолеть нашествие демонических сил на Русь может слияние государства и церкви в одну сакральную сущность.^[28]

Гоголь сделал открытие, погубившее его и… губящее нас поныне. Оказывается, что и спустя 18 веков после крещения Русь не только не приблизилась к христианскому обществу, а, да, да … все больше удаляется от него в бездну к Вию. Христа загнали в лазареты, в монастыри, отчасти предоставили ему место в частной и семейной жизни. С церковью же люди общаются лишь в моменты крещения, проповеди, исповеди и погребения. А вся остальная служебная, трудовая, культурная, социальная жизнь движется антихристианским путем, идя, не зная куда, хотя хозяин Кудыкиной горы хорошо знает, куда ей нужно идти, и что она должны ему нести.

Ну, скажем, таких открытий было немало сделано и до Гоголя. Важно то, как он научно и художественно доказал эту антихристианскую теорему. Или мы серьезно и честно именуем себя христианами, и тогда мы должны всю жизнь (а не только лазареты, кладбища да еще некоторые ритуалы жизни) сделать христианской, и, прежде всего, отдать всю власть Церкви власти христианской, ибо кому, как не ей налаживать христианское устроение общества? А если мы этого не делаем и лишь почитаем христианство как внешнее облачение нашей нехристианской жизни, то зачем, ради каких целей мы лицедействуем, обманываем других и лжем самим себе? Вся власть должна быть у Церкви христианской или же вся власть будет у князя мира сего? Светско-христианское двоевластие («византийская симфония духовной и светской власти») неизбежно рухнет, завершится какофонией перед моновластью князя Тьмы. Н. В. Гоголь наивно забыл, что осознание этой роковой альтернативы, напоминание о ней не прощается в мире сем.

Не прощается это напоминание и поныне. Скажем, за чем ходят в церковь с тяжелыми золотыми цепями «новые новехонькие русские»? Ведь в системе их антиценностей Христос отсутствует, ибо он для них, мягко говоря, крайний неудачник, ничтожное существо, которое могло в один миг возглавить список мировых миллиардеров, но предпочло глупую и нелепую казнь ради какой-то истины и ради презренных людей, больше всего на свете любящих мучить и незаметно казнить друг друга. А зачем во множестве авто стоят иконки, хотя многие владельцы этих авто дальше от Христа и святых, чем даже его палачи? Каков смысл этих вопиющих к небу фактов? Какова христианский статус этих христиан без христианской жизни?

Ведь известно, что без христианства невозможно установить, кто живой, кто мертвый, а кто призрак, не́жить. Давно Тертуллиан сказал, что душа – прирожденная христианка. Значит, вполне живые лишь те, в ком есть необходимый минимум энергийной субстанции Христа. Душа есть лишь у христиан, и лишь христиане вполне живые. Можно жить и вовсе без Христа, то есть, не имея души, но эта жизнь экологически опасная, ибо генетически модифицированная.

А как быть с теми, кто лишь внешне исповедывают Христа, а внутренне и в действиях своих живут как самые закоренелые антихристиане? Гоголь назвал их «мертвые души». Странное название, ибо душа по сути своей смысловой бессмертна. Или душа есть и тогда она не может быть мертвой; душе суждена или благая вечность или же вечность мук, но не исчезновение, не гибель. Допустив же смерть души, нужно признать, что вместо души скрывается некая антихристианская не́жить. Вместе с христианством люди теряют души, становясь товаром для чичиковых. Мертвые души – это не всегда телесно мертвые; они могут быть и телесно живыми, но, отпав от Христа, они живут уже не по его заветам, а по закону смерти. Гоголь своей жертвенной кончиной доказал раз и навсегда, что без Христа люди и общество превратятся в совокупность мертвых душ, которые будут инстинктивно имитировать живых людей.

И вот когда Гоголь художественно изобразил этот мир телесно живых, но душевно мертвых людей, то они объявили его гением, талантом, признали духовным водителем своим. Но жизнь самого Гоголя от этого признания надломилась, и стала для него невыносимой. Он осознал неискупимую вину перед Россией за свою сатиру на нее, счел себя недостойным веры во Христа. Он не смог сочинять сладкую ложь о России, поэтому сжег второй том «Мертвых душ»; он осудил свою горькую ложь о России, свою сатиру, став на путь покаяния и абсолютной веры первых христиан. Но Гоголя сокрушало агрессивное непонимание окружающих, которые, не имея шестого чувства, не могли видеть расползающейся по Руси душевной мертвенности.^[29]

Умножающий знания, умножает и скорбь! А если человек добровольно умножает свои скорби, берет на себя скорби других людей, то у него укрепляются мужество и мудрость. И Гоголь смело провозгласил лозунг спасения: «Вся власть Церкви!»^[30] И не меньше! Он заявил правящему и образованному сословию, что без церкви в России не получится ничего прочного, устойчивого и жизнетворного. Имея церковь, такое сокровище, хранящее в себе источники жизни,

государственных, административных, хозяйственных, учебных умений и знаний, мы все равно упрямо ищем на Западе истину, сообразно которой можно устроить нашу общество. Гоголь напоминает, что «для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик».^xiv Если обычно человек к сорока годам уже целиком выражает себя, то у христиан с этого момента плодоношение только начинается и завершается с их кончиной. Христианство позволяет человеку сохранить в себе на всю жизнь «стремящую силу» юности.

Гоголь смело и неотразимо ставит вопрос: «Господа! Или мы христиане и тогда должны передать бразды общества церкви, или же общество будет сползать в мир мертвых душ». Гоголь ясно и четко заявил, что власть без церкви и церковь без власти невозможны, извращаясь в нечто уродливое. Не проявляется ли в этом разъединение власти и церкви «новая насмешка духа тьмы?». ^xv И если церковь обвиняют, что она мертва, социально бездеятельна, парализована, то Гоголь обвиняет людей. Это вы, называющие себя христианами, духовно и социально мертвы, пассивны, безынициативны, а свои пороки возлагаете на церковь. Мир переполнен живыми христианскими мертвецами, обвиняющими церковь в том, что она мертва, хотя дела обстоят наоборот. И если человек не идет к Христу, то за ним сразу же приходит Тот… Нет, нет, гибель человека произойдет не сразу и не столь заметно. Между жизнью и смертью, между добром и злом есть еще царство пошлости, скуки, в котором духи тьмы выварят человека, подготовив его к вечному, нет… не блаженству.^[31]

Господи! Что началось после этих, привычно банальных для того времени, слов! Против Гоголя ополчились славянофилы, западники, церковь, светское общество, царский двор, объявив его покаянную и скорбную мудрость религиозным помешательством. Это за призыв-то устроить общество по христиански, если всерьез относится к вере. Травля Гоголя говорит о многом, очень многом. Значит, уже в середине XIX века российская монархия, дворянство не имели никакой самостоятельной идеологии, пробавляясь смесью просветительства и прагматизма. Даже русская православная церковь незаметно становилась всего лишь православием в России, уступив водительство русского духа революционным погромщикам. А вслед за монархией, дворянством и церковью секуляризация охватила и все остальные сословия. Нет, были подвижники веры, святые, но они не смогли предотвратить неотвратимого скольжения общества как целого в антихристианский морок, прикрытый внешне соблюдаемыми христианскими обрядами.

Но, тем не менее, и в этой предапокалипсической ситуации Гоголь знал, что полноценно живым в России остается не монархия, не дворянство, не купцы и разночинцы, не литература, а именно церковь и … крестьяне, которые даже после своей кончины продолжают приносить доход «новым русским». Апокалипсическое своеобразие жизни и творчества Н. В. Гоголя уловил лишь метафизический реализм Ю. М. Осипова: «Самого себя казнив, совершил подвиг, потомками не понятый и не оцененный… И невдомек почему-то никому, что не будь «Мертвых душ», не было бы такого конца их создателя, как и невдомек, что такой конец куда-как выше всего сотворенного им… Потерпев поражение, победил!».^xvi Сохранив верность открывшейся ему Иной России.

Гоголь и поныне является для нас великим провидцем и учителем. Но мы до сих пор не можем выучить сказанное нам. Он обнаружил мощную инфернальную разрушительность смеха и сатиры, которые вовсе не заинтересованы исправлением обличаемых явлений. Они верят лишь в самих себя, принуждая всех преклоняться лишь перед ними. Сатира вовсе не желает добра России, а стремиться сделать ее своим вечным донором. Россия, человек, весь мир существуют лишь для того, чтобы верой и правдой служить сатире и юмору. А кому же тогда служат эти веселые и злобные керы? Кому они нужны? Гоголь обнаружил (хотя и поздно), что тому самому… И он личным примером показал, что нужно делать с юмористической, сатирической, хохмаческой литературой, сделавшей своим призванием создание издевательских карикатур на Россию. Не умилительное и обязательное изучение литературы мертвых душ, а в огонь ее, в пламя! Жечь, жечь и жечь! А там, гляди, с Божьей помощью и создателей такого чтива можно слегка обкурить!

Иначе не избежать нашим детям и внукам участи мертвых душ. Современные чичиковские гайдары получили высшее образование, научно остепенились, стали премьерами, и теперь продают нас оптом и в розницу во все концы мира. Живые души не продаются, ибо они сражаются за свою жизнь. Продаются лишь мертвые души, отошедшие от христианских истоков жизни.

Итак, истинная Россия для Гоголя выступает в качестве церковного общества, в котором братство, справедливость, забота о каждом человеке, непрерывная учеба станут привычной натурой человека. Утопия? Идиллия? Иллюзия? Уж лучше это, чем пошлая власть гайдаровских Чичиков и «чичиченков».

Но за этими утопиями, иллюзиями стоит властная мощь Библии. Гоголь заметил, что, обращаясь к России, лиризм наших поэтов превосходит обычную любовь к отечеству; их творческий пафос становится невольно пророческим, «близким к библейскому». Эта дополнительная творческая сила «рождается от невольного прикосновения мысли к верховному промыслу, который так явно слышен в судьбе нашего отечества. Сверх любви участвует здесь сокровенный ужас при виде тех событий, которым повелел бог совершиться в земле, назначенной быть нашим отечеством…».^xvii

Россия как Иное для Гоголя – это страна любви и ужаса, в которой мертвые души от любви оживают, поэты Богу гимн живой слагают, а юмористы и сатирики сами от ужаса издыхают.

И все же, все же… За что такая кара лютая Гоголю? Зачем ему был дан такой гигантский божественный талантище? Не для того ведь, чтобы сочинить безумно гениальную и дьявольски пакостную карикатуру на свою Мать, Россию, без которой ему нет места даже в ничто. И ведь до сих пор по этой карикатуре его Мать изучают, оценивают, судят. Наследственными грехами одного человека эта кара не объяснима. Видимо, вся русская литература расплатилась Гоголем за все свои прошлые и будущие грехи перед Россией.

Сквозь все произведения Гоголя проходит мысль о том, что молиться нужно не столько о своих грехах, сколько о грехах России, молиться за ее спасение, делать все возможное и невозможное ради ее блага. «Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип» (Белинский В. Г. т.1. 304 (у Гоголя т.2, с. 311).

i Гроот Я. Я. М. де. Война с демонами и обряды экзорцизма в Древнем Китае. Санкт-Петербург, 2001, с. 11.

ii Там же, с. 13.

iii Там же, с.с. 14, 10.

iv Там же, с. с. 240, 261.

v Рассел Д. Б. Люцифер. Дьявол в Средние века. Санкт-Петербург, 2001, с. 61.

vi Мифологический словарь в 2-х томах. Т. 1. М., 1980, с.с. 366-367.

vii Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996, с.с. 60, 61.

viii См.: Холл М. П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии в 2-ух томах. Т. 2. Новосибирск. 1992, с.с. 24-38. ix Рассел Д. Б. Люцифер. Дьявол в Средние века. Санкт-Петербург, 2001, с. 372.

x Там же, с. 216.

xi Там же, с. 223.

xii Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец. М., 1976, с. 97.

xiii Кант И. Сочинения в 6 томах. Т. 2. М., 1964, с. 339.

xiv Гоголь Н. В. Собр. соч. В VII Т. Т. VI. М., 1986, с. 219.

xv Там же, с. 366.

xvi Осипов Ю. М. Иное. М., 2006, с. 28.

xvii Гоголь Н. В. Собр. соч. В VII Т. Т. VI. М., 1986, с. 205, 206.

---

[1] Энгельс и Лифшиц о поэтической справедливости

[2] Фалес о множестве богов

[3] Сократ и Элиаде о видемонах

[4] О демонах в науке Какая-то связь демонов с науками, искусствами есть.

[5] Единственный человек, знающий Идеальное как самоценную реальность мира сего –Ильенков. Идеальное было основной философской проблемой советского общества. Сакральный парадокс! Нужно было создать чисто материалистическое и атеистическое общество ради чего? Ради познания, уяснения идеальности как центра мироздания! Нужно было состояться атеистическому обществу, чтобы понять, что без Бога даже атеисты не смогут сохранить себя в качестве хотя бы атеистов.

[6] Гете описал некое страшилище, напоминающее уже демона всего мироздания. Поэту открылось «нечто, дающее знать о себе лишь в противоречиях и потому не подходящее ни под одно понятие и, уж конечно, не вмещающееся ни в одно слово. Это нечто не было божественным, ибо оно казалось неразумным; не было человеческим, ибо не имело рассудка; не было сатанинским, ибо было благодетельно, не было ангельским, ибо в нем нередко проявлялось злорадство. Оно походило на случай, ибо не имело прямых последствий, и походило на промысел, ибо не было бессвязным. Все, ограничивающее нас, для него было проницаемо; казалось, оно произвольно распоряжается всеми неотъемлемыми элементами нашего бытия; оно сжимало время и раздвигало пространство. Его словно бы тешило невозможное, возможное оно с презрением от себя отталкивало. Это начало, как бы вторгавшееся во все другие, их разделявшее, но их же и связующее я называл демоническим, по примеру древних и тех, кто обнаруживал нечто сходное с ним. Я тщился спастись от этого страшилища (курсив мой – Н. Ш.) и, по своему обыкновению, укрывался за каким-либо поэтическим образом. Хотя демоническое начало может проявиться как в телесном, так и в бестелесном и даже весьма своеобразно сказывается у животных, но преимущественно все же состоит в некой странной связи с человеком и являет собой силу, если не противоречащую нравственному миропорядку, то перекрещивающуюся с ним – так что первый, то есть миропорядок, может сойти за основу, а вторая – за уток. Для феноменов, порожденных этим началом, существует бесчисленное множество наименований, ибо все религии и философии в прозе и в стихах пытались разгадать сию загадку, раз и навсегда с ней покончить, но, увы, им и впредь предстоит заниматься тем же самым». В умозрительной картине мастера вызывает сомнение лишь бескорыстность страшилища. Да, оно бывает благодетельным к людям, к Богу (!), к вещам, к дьяволу (!), но его благотворительность трудно назвать бескорыстной. Остается открытым, вернее, закрытым вопрос о цене этих благ. Что вообще хочет оно получить от человека? Одним из воплощений этого страшилища является Мефистофель; известно, что за все свои услуги он потребовал самую малость – душу, т.е. сознание и интеллект Фауста. Мефистофель скромно повторял, что он часть силы той, что делает добро, всему желая зла. Но уж совсем нескромно он умолчал о том, чем занята остальная часть этой же силы. Ясно одно, что с сознанием и интеллектом у страшилища отношения далеки от добрососедских. Кстати, в «объективке», составленной поэтом на страшилище, его поэтическая справедливость все же не включила бескорыстие. Да и назвал он это Нечто все же страшилищем, а не красотилищем или же добрилищем. Все таки оно из не нашего мира; поэтому действует оно анонимно, ибо цели его для человека пагубны (Гете Вольфанг Гете. Собр.соч. в 10 томах. Т. 3. М., 1976, с. 650, 651, 652).

[7] Покидая со свитой Воланда Москву, Маргарита оглянулась в последний раз назад. И что же увидела эта ведьма, неосознанно и злостно мстящая жизни за то, что жизнь эта отказала ей в материнском счастье? Она узрела, что «сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман (Курсив мой. — Н. Ш.». Обычно ведьмы умны в понимании зла, ну, а ведьмы, отмеченные печатью Вельзевула, ведают зло почти безошибочно. А Правительство Москвы не обращает внимания, что у него рядом, почти под боком, существует оккультное гнездо, готовящее столице инфернальный конец. Правительство Москвы продолжает творить великие дела, не ведая об этом прогнозе, не ведая, что Москва уже измерена, взвешена и осуждена именно тем, кому Правительство Москвы позволило иметь свою резиденцию.

[8] Гоголь о газетном листке

[9] Пелевин о вампирах

[10] В.П. Филимонов об электронном терроре

[11] Гоголевское отношение к России наилучше выразил один из его героев, простой казак – малоросс Степан Гуска., Вольный казак, не признающий никаких законов, никакого государства, пронзенный четырьмя польскими копьями , прокричал свое уже посмертное завещание: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!». Встречать смерть за Русь как великое празднество вечности могут только Избранники Руси.

[12] Сам Гоголь неоднократно признавался, что вопрос о том, «как черта выставить дураком», был заветной мыслью его творчества и жизни: «Уже с давних пор я только и хлопочу о том, чтобы после моего сочинения насмеялся вволю человек над чертом» (Письмо Шевыреву от 27 апреля 1847 года).

[13] Черт у Достоевского признается, что он желает последнего и постоянного воплощения в плотский облик, хотя бы и смертный. Видимо. надеется, что бессмертие в купеческом облике ему удастся сохранить. А таковое возможно лишь в России. Люди желают вечного и последнего развоплощения из смертного облика в облик нетленный.

[14] Е.В. Витковский в своем предисловии к книге Дж. Б. Рассела «Мефистофель» указывает на то, что в ней отсутствует анализ русского демонизма. Стремясь отстоять честь России в данном пункте, он заявляет, что «русская дьяволиада очень богата».

В этом кратком заявлении смешано несколько вопросов. Термин «дьяволиада» означает не только исследование главаря призраков, но и определенную апологетику его, неявное поклонение ему. В этом смысле русской дьяволиады как таковой нет, ибо в России нет темных сверхчеловеческих желаний, достижимых лишь с помощью темных сверхъестественных сил. В исследовании же дьявола и призраков определенная традиция есть, но она явно уступает западной культуре. (Об оперативной эксплуатации символа дьявола в качестве эристического аргумента публицистики говорить не стоит).

Но это заявление не отражает главного. В нем не указана постоянная борьба России с демонами и призраками Запада, борьба личная и коллективная, военная и духовная, экономическая и культурная, ибо по воле Провидения метафизическое, историческое и антропологическое бытие России абсолютно не совместимо с этими квазисуществами. Так что Дж. Б. Рассел не включил в свою книгу русскую дьяволиаду потому, что ее просто нет. Есть русская антидьяволиада, но она по известным причинам западным исследователям не подходит, ибо в этом плане Россия есть передний фронт невидимой войны с аморфно- неопределенными мировыми и человеческими состояниями, выразителями и представителями которых являются призраки, демоны, антихристы, дьяволы западного мира. Витковский Е. В. «ЖЗЧ», или Жизнь замечательных чертей Дж. Б. Рассела. В кн.: Дж. Б. Рассел. Мефистофель. Дьявол в современном мире. Санкт-Петербург, 2003, с. 7.

[15] Славянская мифология охватывает совокупность духов, призраков, демонов, ведающих всем жизненным пространством древних славян (лешие, кикиморы, водяные, мавки и др.). Интересно, что в древнеславянской мифологии сами призраки осознаются и фиксируются в определенном типе существ – Не́житей. «Не́жить – существа без плоти и души, все что не живёт человеком, но имеет человеческий облик. Это не мертвецы и не привидения, а существа особого рода, духи природы <…> Не́жить не живет и не умирает, она есть, существует, обитает. <…> У Не́жити своего обличья нет, она ходит в личинах и бессловесна». Получается, что возможны живые, мертвые и неживые состояния. Неживое – это не мертвое, а какое-то неизвестное состояние, в котором пребывают призраки.Эта совокупность духов низшей мифологии древних славян весьма сходствует с духами мифологии других народов. Они и не телесные сущности, но и не психические образы; они независимы от основных богов, вещей, людей, хотя и взаимодействуют с ними; они сочетают в себе добро и зло, хотя эти сочетания колеблются; они суть призраки, связанные со всем существующим, но определенно ни с чем не сливаются. Персонажи славянской мифологии. Киев, 1993, с. 129.

[16] Маркс о том, что обмен завершен, если капли золота выпали из него.

[17] Павел. Что хочу не делаю

[18] «Не за колдовство и не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун: им судия Бог; сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной Русской земли — продать католикам украинский народ и выжечь христианские церкви» («Страшная месть»).

[19] «Душа есть нечто вещее...»,— писал Платон. Платон. Соч. в 3-х тт. Т. 2. М., 1970, с. 177. А «некоторым образом душа есть все сущее»,— писал Аристотель. Аристотель. Соч. в 4-х тт. Т. I. M., 1976, с. 439. Русские писатели самостоятельно рожали в своем духе близкую им древнегреческую мудрость и ученость. Душа выражает и хранит в себе всю полноту жизненных проявлений человека как родового существа. В душе зарождаются значения, с-мыслы, за-мыслы, про-мыслы, пред-видения, пред-определения, из которых ум затем выковывает мысли, видения, знания, определения.

[20] «Да! грустно думать, что человек, этот благороднейший сосуд духа, может жить и умереть призраком и в призраках, даже и не подозревая возможности действительной жизни» (В. Г. Белинский. Соч. в Т. 3. 444) Белинский не подумал, что призраком является и он со всей своей революционностью. У бездельников и разрушителей и революционеров есть одна общая черта — все они паразиты, живущие за счет спонсоров и доноров. И в этом смысле они призраки, т.е. не люди-оригиналы, а люди-копии своих инвесторов.

[21] Этот возвышенный и естественный русский патриотизм Гоголя, его верность Руси и вере не может вынести нынешняя власть украинская, занятая переводом Гоголя на украинский язык в духе нежитей. А ведь люди, подобные Тарасу, Остапу и Гуске не умирают, а отдыхают в вечности… и все., все видят, ласково поглаживая свои пистоли и сабли.

[22] Зеркало—зад дьявола. Книга француженки

[23] Странно, но Гоголь фактически описал фактуру интернетовского персонажа!

[24] «Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, страхом. Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем…»

[25] Книга о зеркале

[26] Кураев об инквизиции. Шире брать надо

[27] В США 7, 3 млн заключенных четверть всех заключенных мира

[28] Иван Карамазов о единстве церки и государства.

[29] «И хоть бы одна душа заговорила во всеуслышанье! Точно как бы вымерло, как бы в самом деле обитают в России не живые, а какие-то мертвые души» (Гоголь Н. В. Собр. соч. В VII Т. Т. VI. М., 1986, с. 241).

[30] «… В нашей церкви сохранилось все, что нужно для ныне просыпающегося общества. В ней кормило и руль наступающему новому порядку вещей… В ней простор не только душе и сердцу человека, но и разуму, во всех его верховных силах; в ней дорога и путь, как устремить все в человеке в один согласный гимн верховному существу. Друг, не смущайся ничем! Если бы седмерицею крат были запутанней нынешние обстоятельства – все примирит и распутает наша церковь. И эту церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!» (Гоголь Н. В. Собр. соч. В VII Т. Т. VI. М., 1986, с. 239, 202).

[31] «И непонятной тоской загорелася уже земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мельчает, и возрастает только в виду всех исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в твоем мире! Дьявол выступил уже без маски в мир» (Гоголь Н. В. Собр. соч. В VII Т. Т. VI. М., 1986, с. 367).